Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Я задрала голову, ощущая себя одновременно крохотной и безмерно сильной в этом мире — недалеко от шумного центра города перед лицом безмолвной вселенной, распахнувшей свои необозримые владения. Бескрайность звездного неба с детства волнует меня, часами могу смотреть на него и часто упрашивала Вику рассказывать мне — она знает небо, как город, в котором мы родились, и сколько раз мы вместе, стоя на балконе их дома, приставив к глазам подзорную трубу, доставшуюся Вике еще от деда, совершали прогулки по загадочным проспектам далеких созвездий. Всякий раз при этом испытывала я чувство слитности своего маленького «я» с окружающим миром, включая в него и наш город, и страну, всю землю и небо над головой — весь непостижимый, за пределами видимого разлившийся космос…

— Ого-го, Ржавый! Гляди, кто топает? Узнаешь? Три ха-ха.

Я спустилась с небес на грешную землю: передо мной стоял Сирота.

Он вылез из какой-то подворотни в простенке между низенькими кирпичными строениями. Я увидела там еще Гвоздилова — он допивал прямо из горлышка бутылки вино. И отбросив пустую бутылку, тоже встал передо мной, опалив пьяным перегаром.

— А-а-а, принцесса!

Был он вдрызг пьян и оттого вдвойне противен, как и Сирота, с хихиканьем заверещавший:

— Попалась, которая кусалась! Тебя-то нам и надо, сами искали, скажи, Ржавый, как повезло.

Я сделала попытку обойти их, но Гвоздилов толкнул меня в угол, где только что стоял сам.

— Пустите! — крикнула я, чувствуя, что дело принимает серьезный оборот — вокруг ни души и закоулок в полной тьме: кто и пройдет, так не обратит внимания, если не позвать.

— Заглохни! — сказал Сирота злобно. — И слушай. Тягают меня за твою морду переснятую. И от тебя зависит теперь — прикрыть это дельце. Скажешь ему — ничего не имеешь ко мне, шутка, мол.

— Шутка? — гневно переспросила я. — А не подлость?

— Храбрая! — прохрипел Гвоздилов. — С понтом храбрая.

— В натуре, — усмехнулся Сирота и вдруг взвизгнул. — Сама виновата! Боролась-напоролась, вот и не стучи лысиной по паркету, не то схлопочешь прочуханки.

— Да вмажь ты ей, — посоветовал рыжий.

Сирота уцепился за мое плечо.

— А ну, клянись сейчас же, что дело прикроешь!

Гвоздилов тоже выставил кулак:

— Ну?

И тут уж — не знаю, то ли с отчаяния, то ли от страха, — я жахнула Гвоздилова по его кулаку рукой, да так, что он, пьяный, не удержался на ногах, качнулся в одну сторону, потом в другую и с грязным ругательством запахал носом землю. Я рванулась с места.

— Стой! — Сирота бросился по пятам. Я слышала за спиной его тяжелые шаги и прерывистое дыхание и вдруг почувствовала сильный удар в спину и тоже не удержалась, полетела вперед, упала и начала подниматься, но получила еще удар — в бок. Сирота пнул меня, я громко вскрикнула, и в этот миг из темноты донесся мужской голос:

— Эй, что у вас там?

Сирота отпрянул, а я, превозмогая боль в боку и поднимаясь, увидела: с разных сторон подбегают двое. Но один из них был Гвоздилов. А другой какой-то неизвестный — высокий парень в черном пальто, в меховой шапке, с чемоданчиком в руке.

— Что случилось? — спросил незнакомый, силясь разглядеть, кто перед ним.

Гвоздилов, не замедляя бега, мчался прямо на меня. Парень встал на его пути:

— Ты что?

— А ну, прочь! — заорал свирепо Гвоздилов и замахнулся.

В его руке блеснул нож. Я закричала.

— Брось! — сказал парень.

Но Гвоздилов ударил.

— Сволочь, — простонал парень, качнувшись, и ухватился за грудь обеими руками, выпустив чемоданчик.

— Ржавый, канай! — засипел Сирота.

И исчез в темноте.

На мой крик кто-то приближался. И Гвоздилов не успел уйти. Парень нашел в себе силы — рывком настиг его и повалил. Подбежали люди. Парень пробормотал: «Он меня…» — отнял от груди руки — они были в крови. Шапка с его головы слетела. На какую-то долю секунды мне почудилось: я его где-то встречала. Он еще раз качнулся и медленно, грузно осел на землю.

Я плохо помню, что было потом.

Голоса. Люди. Шум машины. Свет фар. Милиционер.

Парня подняли. В руках у меня оказался его чемоданчик. Кто-то спросил:

— Ты с ним?

— Да я…

— Садись.

Меня усадили в машину, рядом с шофером, — пожилой дядечка всю дорогу хмурился. На заднем сиденье два мужчины — между ними безжизненно обмякший парень. Голова свесилась на грудь. Лицо бледное. Опять мысль: кого-то напоминает.

Его сразу унесли в операционную. Женщина в белом халате подступила ко мне:

— Как его фамилия?

— Не знаю.

— А ты кто ему?

— Никто.

— Зачем же здесь?

— Так он из-за меня. Заступился.

— Подожди.

Скамейка у стены. Стена белая. Его чемоданчик на скамейке черный. Лампочка у потолка ослепительно яркая.

Молодой очкарик, тоже в белом халате, принес женщине бумажку:

— Его документ.

Я встала.

— Как он?

— Потерял много крови. Но рана не опасная.

«Не опасная». У меня отлегло от сердца.

Женщина развернула бумажку, прочитала:

— Отпускной билет. Сержант Заморыш…

Я подскочила:

— Валерий?

— Знакомый, что ли?

— Знакомый.

— Ну, вот. То не знаешь, то знаешь.

Как ей объяснить?

— Можно от вас позвонить?

— Звони.

— Мама, это я…

Что было бы со мной, если бы не Валерий Заморыш?

Ведь нож, который ранил его, был предназначен мне. Гвоздилов, разъяренный, летел на меня. А угодил в Заморыша. «Мы не преступники!» — кричал он недавно в ответ на предупреждения Леонида Петровича.

Вчера они не были преступниками. А сегодня? За один миг…

Их арестовали обоих — и Гвоздилова, и Сироту.

Папа разговаривал по телефону с дежурным милиции. Еще до моего возвращения из больницы. До меня звонила и Розка. Потом Марат. Да, он хотел встретить Заморыша и опоздал — они разминулись. Потом, уже при мне, позвонил Аннушкин Олег Иванович. Только что прилетел из Анапы, передал от Анны Алексеевны и Светланки всем нам привет. И начал расспрашивать о Заморыше. Должно быть, ему сообщила Кира Строкова. Она с нетерпением ждала его приезда и висела на Аннушкином телефоне. А ее могла оповестить та же Розка. Короче, великое изобретение всех связало-перевязало.

Мама набрала номер больницы, еще раз выяснила про Валерия. Ему оказали необходимую помощь, остановили кровотечение, сделали переливание. Сейчас он спит. «Организм молодой, здоровый, все будет в порядке», — успокоили маму, а она — нас с папой.

Не успела она положить трубку, к нам ворвалась Зинуха-толстуха, взбулгаченная, с дикими глазами, охая: «Ох, как же, Оленька, ох, твое счастье, случайно поблизости оказался Заморыш! А эти-то… И держит же земля… Хотя — кое-кому даже нравятся, скажи? Он-то с ними ходил!» — зашептала она, оглядываясь на дверь, понимая, что коснулась предмета, о котором лучше не намекать при моих родителях.