Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Только ни красивые задачки, ни красочный рассказ Владимира Семеновича о Цусиме, ни иксы-игреки на алгебре не отвлекали сегодня от разговоров об отъезде Анны Алексеевны. Так это получилось неожиданно — врачи посоветовали срочно лечить Светлану, и Аннушка достает для нее путевку в пансионат. Весь день у нас прошел в сомнениях: а успеет ли Аннушка выставить отметки за сочинение по Чернышевскому и как быть с Олимпом — собирать ли его без учительницы? И даст ли она теперь нам домашнее сочинение, о котором говорила еще в начале четверти?

На физике судьба в лице Виктора Павловича запрограммировала мне сидеть с Бурковым. Но едва он подошел к столу, я вскочила. Виктору Павловичу объяснила: «Буркову одному тесно — некуда локти расставлять». И перебралась к Зинухе. Н. Б. фыркнул, а я сделала каменное лицо: пусть не мнит, будто любая девчонка умирает от счастья сидеть с ним рядом — в кино или в школе, все равно! Много чести.

Вика не упустила случая поддеть меня: «Для Кулагиной нужен персональный трон!» Розка-белобока захихикала. И Нечаева улыбнулась.

А вот ей-то улыбаться нечего! Она хоть и пришла в школу как ни в чем не бывало, да опять добавила двоечек в свою коллекцию. По алгебре и английскому. Да и Ясенев тоже снова «плавал» на истории.

И после этого еще кое у кого хватает совести говорить, будто у нас все в порядке. Вот Анна Алексеевна уезжает, а мы ей на прощание — такие сюрпризики!

Нет, я твердо решила: «Колючку» надо вывешивать немедленно.

Показала Илье Шумейко, как члену редколлегии, уже готовые свои эпиграммы. Он прочитал и поморщился: «Злые очень».

— А ты хочешь быть добреньким с двоечниками? — спросила я.

Он промычал что-то маловразумительное.

Ну, ничего. Как писал Курочкин: «Призванья нашего достойны, пребудем мудры и спокойны».

По словам мамы, я появилась на свет белый в пять часов утра. Из этого следует, что момент, когда мне стукнуло шестнадцать, я благополучно проспала: к восьми часам мне было от роду уже сто восемьдесят минут плюс шестнадцать лет.

Папа и мама поздравили утром. И подарили белые туфли. О таких я давно мечтала. Конечно, сказала «спасибо». Но тоном мрачным. Мама прицепилась: «Неужели ты даже в такой день не можешь не портить нам настроение?» Я ответила: «Мо-гу!» И, включив на полную мощность магнитофон с песней «Течет Волга», стала во все горло помогать Зыкиной: «А мне семнадцать лет!» — «Пока шестнадцать, — поправила мама и покачала головой: — Когда ты станешь взрослой?» С недавних пор у нее это новая присказка при обращении ко мне. Как прежний укор: «Эх, Ольга, Ольга!» Я крикнула: «Ни-ког-да!» Она с грустным вздохом повернулась к папе: «Отказываюсь ее понимать». Он совершенно серьезно спросил: «А сама она себя понимает?»

Что правда, то правда! Я рассмеялась, подскочила к ним, перецеловала: «Вы у меня замечательные!» — «Из крайности в крайность, — заворчала мама, притворившись недовольной. И напомнила: — Раньше двух не приглашай». — «Да, — кивнула я. — В два, не раньше».

У нас традиция — на день своего рождения приглашаю гостей. Нынче в связи со столь серьезной «юбилейной» датой, как шестнадцатилетие, мама разрешила собрать побольше, чем обычно, девочек и ребят. А чтобы угостить их как следует домашними печенюшками и сладостями, посоветовала устроить чаепитие в воскресенье днем, когда она будет свободна.

Потом родители ушли, а я некоторое время стояла посередине комнаты без движения, прислушиваясь к тишине в квартире и к самой себе. Пора было спешить на уроки, но хотелось понять — что же я чувствую в этот миг? Ничего особенного не ощутила. Без двенадцати часов шестнадцать лет или сверх шестнадцати три часа — никаких тебе дополнительных эмоций!..

И все-таки я чего-то ждала. Может быть, поэтому вошла в класс торжественно настроенная? Однако внешне ничем этого не выразила. Даже наоборот: с этаким небрежным видом тащила под мышкой свернутую рулоном, готовую к обнародованию «Колючку», — накануне просидела весь вечер, переписывала крупными печатными буквами.

Ребята — все, кто оказался к этому времени в классе, — встретили меня шумными приветствиями. На стене висел — по заведенному у нас обычаю — намалеванный Маратом плакат: «Дорогая Ольга, поздравляем!». Зинуха на правах культмассового организатора толкнула речугу: «Будь счастлива!» и тэдэ, и тэпэ. К хору ребячьих поздравлений присоединяется, мол, и Аннушка — велела об этом передать. В знак признательности я повертела направо-налево головой и сразу сунула Шумейко рулон: «Повесь», чтобы все видели: особого значения «торжествам» по случаю дня рождения не придаю, на первом месте у меня дела. Илья не успел повесить «Колючку» — начался урок истории. У ребят было игривое настроение. Когда Владимир Семенович вызвал меня, посыпались шуточки: Кулагину спрашивать сегодня нельзя, именинница! К доске все-таки пришлось выйти — ответила на пятерку. Возвращаясь на место, бросила гордый взгляд на Н. Б. Пусть не думает, что у него одного история от зубов отскакивает.

Только он в мою сторону даже не смотрел, а опять… Ну, конечно, на кого же еще!

А Лариска явилась с опозданием — учитель был уже в классе. И что удивительно — на себя не похожая. Обычно — разнаряженная, расфуфыренная, моднячка. А тут — в каком-то затрапезном сереньком платьишке. Роза Алямова за моей спиной зашептала:

— Умора! Свидание было сейчас у нашей Ларки с Бурковым. В школу шли вместе, Кира видела, ей-ей.

Вот, значит, что! Совсем миленькое дело — свидание по утрам! А двойки, значит, пускай копятся?

Я больше не колебалась. До этого мгновения меня еще тревожил вопрос: а вправду, не слишком ли зло, продергиваю Нечаеву?

Теперь сомнения улетучились. Все! Довольно цацкаться!

И на первой же перемене я потребовала от Шумейко — не тянуть и повесить «Колючку». Он развернул ее, а ребята окружили и, с любопытством заглядывая, отпускали реплики: «По Курочкину? — Это как понять? — Списала у Курочкина? — Нет, приспособила к нашим условиям. — Ясенев, смотри, опять про тебя! — А о Ларисе-то как, смотрите!»

Про нее у меня тоже было «по Курочкину». У него — «Жалоба чиновника», у меня — «Жалоба ученицы».

К Шумейко подошел Бурков. Он постоял сзади, держа обеими руками за спиной большой свой желтый портфель, и, бегло посмотрев все заметки, скривил рот:

— Так я и знал.

— Что — знал? — крикнула я издали. Илья начал молча сворачивать газету — вывесить ее можно в нашем классе, в Аннушкином кабинете литературы. А Н. Б. не ответил мне, направился в коридор. Но я кинулась ему наперерез. — Нет, скажи, что знал? Или неправильно я написала? Если ходим в школу, так надо учиться, а не тянуть класс назад.