Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Бурков усмехнулся:

— Попугай ты все-таки.

— Я? Да как ты…

— Попугай, — повторил он спокойно. — Только по учительской указке талдычишь: вперед, назад, учиться.

— А ты… А тебе… — Я потеряла дар речи и невольно ухватила Буркова за рукав. — Сам-то про что талдычишь?

Он молча отстранился от меня, небрежно отряхнув двумя пальцами рукав — то место, за которое я держалась. И вышел в коридор.

— Но ведь правда, — вдруг горячо заговорила Вика и хмыкнула: — Зачем нам такой детсад? — Она кивнула на «Колючку», которую Илья Шумейко держал уже свернутой. — В конце концов, мы не первоклашки. — Викин голос звучал скрипуче. Удивительно: никогда не замечала, до чего противно она верещит. — И пускай Нечаева какая ни на есть, — продолжала Вика, — зачем ее преследовать? Зачем унижать детскими стишатами?

Она выкладывала свое мнение, по привычке отбрасывая со лба черные завитушки волос, но при этом еще поминутно хмыкала, и это была уже не ее привычка, а бурковская. Да и мнение было не ее, и все словечки употребляла она бурковские: «детсад», «детские стишата». Только никто этого не замечал, а слушали скрипучий ее голос и поддакивали. Даже Шумейко солидно сказал: «Да, да, я говорил вчера Кулагиной, не надо про способности». И Землюков ввернул: «Опять посмешище для посторонних устраиваем». А комсорг неодобрительно хмыкнул в мою сторону и пошел.

«Все против меня, все», — думала я, направляясь вслед за ребятами в кабинет химии.

На уроке у Доры Тимофеевны мы сидели взвинченные. Она даже спросила: «Что с вами сегодня?» И вызвала Нечаеву. А Лариса отказалась отвечать. Кто-то ахнул. И тут уж я не выдержала. Обернулась к Вике, к Шумейко, ко всем, кто брал сейчас Нечаеву под защиту, и торжествующе выкрикнула:

— Ага! Видите!

Дора Тимофеевна рассердилась: «Кулагина, ты что?» Но мне было не до учительницы и вообще не до химии. Я просто возликовала: вот, вот, защищали Нечаеву, а она? Словно в насмешку, опять бросила всем вызов. Опять подвела класс! Значит, я права. И больше, действительно, нечего с ней цацкаться, а нужно критиковать еще решительнее. Я пододвинула первую попавшуюся тетрадь, на меня снизошло — вмиг сочинялись стихи. Я переписала их и, едва кончилась химия, размахивая листком, закричала Землюкову:

— Давай клей! — В портфеле у технарика всегда лежит тюбик БФ.

— Что у тебя? — спросил Марат. Он оказался рядом и взял листок из моих рук. А когда прочитал, спрятал в карман своей курточки. — Так вовсе не надо, — сказал он тихо.

И может быть, я вняла бы его совету, не прозвучи в этот миг бурковский басок:

— Что она там еще надумала?

Насмешливый тон, каким Бурков спросил обо мне, сыграл роль искры, родившей взрыв.

— А вот и надумала! Не хотите в газете — могу без нее обойтись. Слушай, Нечаева, ответ на жалобу ученицы:

— О! — воскликнул один Ясенев.

А больше никто не отозвался. Стало необыкновенно тихо.

И я увидела Ларисины глаза. Они смотрели на меня — широко открытые, громадные, синие. Что было в них — не знаю: растерянность? боль? ненависть? Только на какую-то долю секунды мне сделалось не по себе, я отвела взгляд в сторону. А Лариса вскочила, схватила портфель, метнулась к двери.

— Ларка! — крикнули ей. Дверь хлопнула.

Алямова выбежала вслед. Вика проскрипела:

— Это же совсем бессовестно! — И кругом зароптали ребята. Выходя из кабинета химии, они переговаривались, не обращаясь ко мне, но я улавливала отдельные слова и чувствовала: вот теперь они в самом деле все осуждают меня. «Зачем же так — про свидания? — Да вроде из школы гонит? — Злюка Кулагина!» Вика же продолжала громко отчитывать: «Бессовестно преследовать, бессовестно!»

— Почему — преследовать? — заступилась за меня Кира Строкова. — Нечаева плохо учится, а Кулагина…

— Нет, преследует! — стояла на своем Вика.

Я догадалась, на что она намекает. Рассерженная, она, чего доброго, могла запросто бухнуть при всех, и я поспешно вышла из класса. А Вика выскочила за мной.

— Из ревности ты так, из подлой ревности! — выпалила она напрямик в коридоре.

— Неправда! — закричала я. И пошла от нее прочь.

Школа гудела обычной переменой, полнилась голосами, струился по коридору поток вечно переселяющихся из кабинета в кабинет учеников. И в этом потоке был мой девятый «А», с которым я впервые в жизни так разошлась. Да еще поссорилась с Викой. Подумать только! Неужели мы стали совсем разные? И заступилась за меня одна-единственная Кира Строкова, зубрилка, которую я мало уважаю и про которую сочинила, что она «Кира Строкова — нрава строгого». А остальные?.. Идут минуя, обгоняют молча. Кое-кто, конечно, даже не придал никакого значения происшедшему, но есть и такие — злорадствуют. Например, Бурков. А вот Розка-сорока! Тоже промчалась мимо. Без Ларисы. Не уговорила, значит, ее остаться.

Впору и мне бежать, исчезнуть, не заходить в класс.

Но звонок позвал на место. Я села за парту. Как протекла геометрия, а потом английский и две электротехники — лучше не говорить. Будто в насмешку все время маячил перед глазами яркий Маратов плакат со словами: «Дорогая Ольга, поздравляем…»

Кто же и в чем виноват?

Обида застилала мне глаза. И все-таки понимаю: в чем-то виновата сама. Сорвалась. Но разве верно сказала Вика — ревную? Я же сама недавно зарекалась…

Раскрыла дневник, хотела излить душу, но просидела над чистой страницей два часа, а написались только три слова: «Отвратительный я человек».

Труднее всего скрывать настроение от родителей.

Мама возилась в кухне с обедом. Папа в ожидании футбольного матча сидел на диване перед включенным — без звука — телевизором, перелистывал книжки. Опять накупил много новых.

Мое появление в доме поначалу не вызвало никаких расспросов. Однако сердце чуяло: все впереди. И не ошиблось. За обедом мама поинтересовалась, кого я пригласила на завтра. Я хотела увильнуть от ответа и заговорила о книжках, которые купил папа. Меня особенно привлекли «Афоризмы» — сборник изречений великих людей.

Мама сделала большие глаза:

— Ты что? Не желаешь отвечать, кто у нас будет?

— Кто будет, тот и будет, — ответила я поддельно-беспечным тоном. — На день рождения вообще не принято приглашать. Если помнят, сами придут.

— Что-то новенькое, — с иронией сказала мама и посмотрела на папу.

А он вдруг поддержал меня:

— Теоретически говоря, в этом есть резон. Приглашая на день рождения, мы как бы напрашиваемся на подарок. А так…

— А так получается практически, — перебила мама, — что я не знаю, на сколько персон готовить. Должна же я рассчитывать.