Ксения Львова - Настойчивый характер

Ничего этого не пришлось высказывать Антону - не до того было. Накатили события исключительной важности: в соревновании ремесленников с кадровыми рабочими взяли первенство ремесленники, то есть наша группа формовщиков мастера Алексея Александровича Соколова. Для нас это явилось таким праздником, что выразить словами невозможно.

В цехе висела табличка с месячной выработкой: «Антон Островский - 2300 рублей, Петр Майоров - 1860 рублей. Семен Грунюшкин - 1591 рубль. И так далее. - Кто две тысячи, кто полторы - не меньше. А рабочие хоть на две, на одну сотню, но в среднем ниже.

Мастер сказал, ведя свою педагогическую линию, чтобы не зазнавались:

- Ничего в этом удивительного нет. Вы моложе, тверже телом, увертливее пожилого рабочего. И юного энтузиазма у вас больше. Иначе и не может быть.

Но, однако, он неправ. Нелегко и нам далось. Ночами не выходили из цеха, лишь бы не отстать и не упустить первенство. Все время мысль: «Кадровые обгонят. Они, а не мы лишний самолет для фронта выпустят». И уж какой тут сон.

Но с одной стороны мастер прав: стоило мне лично выспаться одну ночь,- и все утомление сразу забылось. Только осталось в бане с себя грязь смыть.

В бане у нас произошла такая встреча. Входим всей группой - пар, туман от кипятка, и в тумане видать, как моются несколько пожилых рабочих. Я толкнул локтем Антона.

- Смотри, это Павлов с Агейчиком.

Они против нашего звена соревновались. Павлов высокий такой, худой, лицо плоское, на лбу шрам. Нижняя челюсть вперед. Я его сразу увидел. Агейчик маленький, лицо всегда красное, волос густой, как у цыгана.

Павлов тоже нас увидел и кричит:

- Сюда, ребята! Здесь тазы порожние, и место свободное, целая лавка. Айда!

Руки у него длиннущие, у голого. Чудной. Я его в цеху боялся, а тут он совсем не страшный, а даже наоборот.

Агейчик, когда нас увидел, запел басом:

Мы красная ка-ва-ле-рия,

И про нас

Былинники ре-чис-ты-е…

И по бане отдалось через стук тазов: «о-о-о-о-о…»

- Молодая гвардия идет, - пробасил он, отфыркиваясь от мыла.

- А ведь они нас с тобой обставили, - заметил Павлов.

Он освободил место на лавке возле себя мне, Антону и Петру Иванычу, который робко за нас двух прятался.

- Ты чего прячешься? - поймал его своей длиннущей рукой Павлов и ущипнул за голый живот.

Он у Петра Иваныча пузырем, таким с детства остался. Павлов заметил, что он стесняется живота, и сказал:

- Ничего, со временем выравняется… Да ты что? У меня сын такой, как ты, чего ты стесняешься?

Когда нам приходилось говорить между собой о нашей победе в соревновании, то мы боялись, что рабочие обиделись на нас.

Антон сказал:

- Мы думали, что вы на нас обижаться будете.

- Во тебе на! - расхохотался Агейчик, бодро намыливая свое тело и морщинистую шею. - Обижаться! На сынов обижаться, что отцов обогнали. Однако погодите, вот мы ужо вас обгоним.

И он, изловчившись, поймал застенчивого Петра Иваныча и начал мылить ему спину, грудь, приговаривая:

- Обгоним! Обгоним! Обгоним! Повертывайся! Живее! Еще! Еще! Говорю, обгоним!

Петр Иваныч поскользнулся и сел на пол.

- Ух ты… Не ушибся?

Агейчик подхватил его, как маленького, и быстро поставил на ноги.

- Тебе, сколько годов?

- Четырнадцать.

«Вот они какие, кадровые… А мы их боялись».

- Кто же у вас главный в соревновании вожак? - спросил Павлов.

- Все одинаковые вожаки, - отвечает Антон, уже начавший мыться.

- Неверно. Завсегда есть передовик, который ведет за собой.

- Он, - кивнул я Павлову на Антона. - Он поммастера.

- А-а… Вон что.

И Павлов с уважением оглядел Антона всего, начиная с головы и кончая сухощавыми ногами, успевшими обойти семь городов.

- У нас был один отстающий, - сказал я, - так поммастера его подтянул, нашел к нему подход. И теперь отстающих нет. Вот почему мы вас обогнали. Наш поммастера… - разошелся было я, но Антон лягнул меня ногой в знак протеста, - он не переваривал, когда про него говорят.

- Мы про вас все знаем, даром что в цеху не пускаемся в беседы, - сказал Агейчик. - Надо знать, с кем соревнуешься. А вы вот про нас ничего не знаете…

- Зна-а-ем, - пропищал Петр Иваныч. - Павлов и Агейчик. Вы кадровые.

- Кадровые, - передразнил Агейчик и, как давеча Павлов, тоже ущипнул его за живот. - Ты знай, помалкивай, а то я тебя обгоню.

- Получали вы усиленное питание? - прокричал нам Павлов из-под воды, которую лил на себя из газа.

- Получали, - сказал Антон.

- Два завтрака? Обед? И вечером вместо ужина второй обед? - опять прокричал Павлов с треском выливая на себя таз за тазом.

- А вы откуда знаете? - спросил я.

- Как же нам не знать, когда мы добились для вас у администрации.

Мы переглянулись с Антоном и наверняка одинаково подумали: «Вот это здорово! Мы с ними соревнуемся, а они хлопочут, чтобы нас кормили лучше, чем даже их самих кормят…»

По лавкам, гремя тазами, уже разместилась следующая очередь, а нам все не хотелось уходить, пока не кончат мыться Павлов с Агейчиком. Они долго хлестали вениками свои пожилые тела и сделались оба красными, как раки.

- До чего же хорошо! И помылись, и побеседовали со своей сменой, - сказал Павлов…

- Ну, а после поммастера кем будешь? - спросил Антона в одевалке Агейчик.

Антон замялся. Я понял, что он не хочет распространяться.

- Назначат куда-нибудь… на завод.

А когда мы вышли втроем, вдруг говорит:

- Скоро, ребята, расстанемся. Я скоро в Новосибирск к матери еду. Там завод, как наш, и меня туда посылают.

Петр Иваныч твердо вымолвил:

- Я поеду с тобой. Ни за что здесь не останусь.

- Нельзя, Петя. Тебе еще надо доучиться.

- А я поеду, поеду!..

Я молча шагал, ошеломленный близкой разлукой. Все-таки выполняет он свой план возвращения к матери, о чем говорил мне в первые дни дружбы.

Грунюшкину привезли часы, и теперь ребята ежеминутно его спрашивали:

- Сема, который час?

- Семка, сколько времени?

- Грунюшкин, твои часы не стали?

Часы были исключительно хороши! Черные, с крышечкой, плоские, тяжелые, хотя небольшие. Ход звонкий, цифирки аккуратненькие, секундная стрелка в кружочке ходит. Завидные часики! Семен беспрекословно отвечал на вопросы, каждый раз отщелкивая и защелкивая крышку,.

Часы исключительные!

Но не это было основным событием тот отрезка нашей жизни. Основным событием был надвигающийся отъезд Антона.

Вот когда я понял, что кончается моя первая юность и начинается вторая, более суровая, когда я останусь один, лишившись первого друга своей жизни.

Я невольно стал задумчив, даже дежурный комендант Лиля заметила мою задумчивость, хотя, я, кажется, ни разу не поглядел в ее сторону с тех пор, как она так бездушно поиздевалась надо мной в момент моего побега.