Нисон Ходза - Конец Дракона

Ей показалось, что она видит слепящий свет восходящего солнца, но это был последний отблеск пожара…

Я шел за ним следом, я знал, куда он идет. Сейчас он пересечет улицу Коммунаров (теперь она называется Герингштрассе), свернет в переулок и, пройдя его, окажется на базаре. Хромой, обросший бородой, он будет ходить среди торговцев барахлом, заговаривать с ними, слушать, о чем болтают бабы-спекулянтки, а потом внезапно исчезнет, точно его никогда и не было среди этого жалкого торжища. И снова я увижу его только ночью…

Да, все так и было. Сначала он прицепился к старику. Старик держал на протянутой ладони желтый прозрачный мундштук и монотонно бормотал:

- Янтарный мундштук… Янтарный мундштук… Янтарный мундштук…

Бородач подошел к старику, взял сего ладони мундштук, понюхал, положил обратно и сказал негромко:

- Люди кровь за Россию проливают, а ты что?! Мундштуками спекулируешь!

Он пошел дальше, а старик, побелев от гнева, смотрел ему вслед, и на протянутой дрожащей ладони его подрагивал золотистый янтарь. Старик заметил меня и сказал:

- Мальчик… мне семьдесят два года… дома у меня жена… парализованная…

А человек, припадая на правую ногу, затерялся в толпе. Я поспешил за ним. Мне нельзя было терять хромого из виду, и я нашел его. Он слушал слепого скрипача, пиликавшего какой-то вальс.

Слепой кончил играть, залихватски резанув смычком по струнам, и положил на землю грязную кепку без козырька. Никто не бросил ни одной марки, толпа растеклась. Я стоял за спиной музыканта и видел, как хромой приблизился к нему и сердито сказал:

- Надо фашистов бить, а ты чирикаешь!

Слепой, задохнувшись от ярости, замахнулся на него смычком, но хромой уже исчез в какой-то лавчонке. Теперь я мог не следить за ним. Я знал, что делать дальше.

Я выбрался из базарной толпы и очень скоро оказался в парке, близ немецких казарм.

После прихода немцев в наш украинский городок я еще не был в этом парке. До войны мы всем классом ходили сюда смотреть представления в цирке шапито. И в то лето, накануне войны, я тоже был в цирке. Город пестрел большими афишами: тигр прыгал на дрессировщика. А дрессировщик улыбался, потому что стоял спиной к зверю и не видел, что тот прыгает ему на спину…

На аллее появился немецкий офицер. Он шел точно на параде - развернув плечи, высоко вскидывая ноги в блестящих лакированных сапогах. Офицер был красив, строен, на черном бархатном околыше его фуражки веселое солнце высвечивало белый оскаленный череп.

Едва он поравнялся со мной, я вскочил со скамьи, вытянув вперед правую руку. Офицер, не останавливаясь, ответил мне фашистским приветствием. Я подо-ждал, пока он свернет в боковую аллею, сел на скамью, и снова воспоминания заслонили все, чем я жил последние дни.

… В тот июньский вечер я был первым, кто ворвался под брезентовые своды шапито.

Свет разноцветных прожекторов заливал желтую арену цирка. На арене в золотистом блестящем трико, помахивая хлыстом, стоял дрессировщик. Перед ним на тумбе, злобно щурясь от яркого света, сидел тигр - красавец Самум. Какое это было зрелище! Тигр дрожал от ярости, фыркал, рычал и все же подчинялся человеку. Зверь становился на задние лапы, прыгал сквозь горящий обруч, позволял ездить на себе верхом, притворялся мертвым, катал по арене, точно котенок, красно-синий мяч. Наконец дрессировщик, отбросив помощнику хлыст, положил свою голову в огромную пасть зверя. Я похолодел, я представил себе, как, обливаясь кровью, человек упадет сейчас на желтый песок арены.

Этого не случилось. Но едва дрессировщик вынул из пасти свою голову, зверь издал рык, от которого все втянули головы в плечи. Была в том рыке и бессильная злоба, и бешеная ненависть, и смертельная угроза… Но артист, словно ничего не слыша, повернулся к тигру спиной и широко улыбнулся публике.

Я был зачарован этим зрелищем! Я смотрел на дрессировщика, как на божество, и мне казалось, нет на земле человека красивее и могущественнее его.

Представление кончилось, погасли разноцветные гирлянды, зрители разошлись. А я сидел на скамье в парке и ждал. Я не мог уйти, не посмотрев еще раз на него.

Он появился в потертом костюме, в кепке с пуговкой на макушке. Артист шел усталой походкой, припадая на правую ногу. Во время представления я не заметил, что он хромой.

Не понимаю, откуда у меня взялась такая смелость, но я подошел к нему и сказал:

- Возьмите меня в помощники… Я не испугаюсь…

Он вскинул на меня удивленный взгляд и остановился.

- Кого не испугаешься? - спросил он.

- Тигров…

- А что тебе известно о тиграх?

Не дожидаясь ответа, он пошел дальше. А я, не зная, что говорить, шел за ним следом и твердил каким-то деревянным голосом:

- Вы увидите… я не испугаюсь… не испугаюсь…

- Как тебя зовут?

- Андрей… Я перешел в девятый класс… скоро меня в комсомол примут…

Он посмотрел на меня внимательно:

- Что скажут твои родители, если ты бросишь школу?

- У меня нет родителей… я детдомовец…

- А ты представляешь, как опасно работать с тиграми?

- Представляю…

- Ты осмелишься положить голову в пасть тигра?

- Не знаю… Нет, не осмелюсь, - признался я.

- Тебе известно, что почти все дрессировщики искалечены хищниками?

- Вы же не искалечены, - сказал я.

- Разве ты не видишь, что я хромой?

- Это - тигр?

- Да… Тигр-людоед прыгнул мне на спину. Тигры-людоеды подлые! Они боятся человеческого взгляда и нападают со спины.

- Я не буду поворачиваться спиной к тигру, я буду смотреть зверю в глаза. Вы даже не заметите, если я испугаюсь… Я положу голову тигру в пасть… только научите меня быть дрессировщиком… Возьмите меня в помощники…

Нет, он не взял меня в помощники, но разрешил приходить к нему каждое утро и смотреть, как он дрессирует Самума. И как-то даже сказал мне:

- Не огорчайся… Кто знает… Может быть, мы и поработаем с тобой вместе когда-нибудь.

А через неделю началась война. И вот прошел почти год. Цирка нет, сгорел. И Самум погиб во время бомбежки.

Вблизи раздался выстрел. В городе теперь часто стреляли. Я услышал выстрел и рассердился на себя: нашел время вспоминать о тиграх! Разве об этом мне думать сейчас! Надо приниматься за дело!

Я вытащил из кармана карандаш, вчетверо сложенный листок бумаги, вырванный из школьной тетради, и начал писать печатными буквами, чтобы не узнали мой почерк. Когда на пожарной каланче часы пробили десять, я поставил последнюю точку и прочел написанное. Мне понравилось, как я написал. В левом верхнем углу листа я поставил дату: «14 мая 1942 года». А ниже, посредине строчки, написал крупно: «Начальнику полиции». А потом отступил на три строчки (так мы в классе писали сочинения: после заглавия пропускали три строчки) и написал главное: «Сообщает вам неизвестный. Сегодня я выследил коммуниста. Он ходил по базару, приставал к народу и стыдил, почему они не воюют с немцами. Он стыдил старика, который продавал желтый мундштук. Потом коммунист приставал к слепому скрипачу и тоже ругал его, зачем он не на фронте. Этот коммунист, видно, партизан или подпольщик. Я хотел за ним следить дальше, но он вдруг исчез.