Нисон Ходза - Конец Дракона

Письмо не подписываю, потому что коммунисты-подпольщики убьют меня, если узнают, что я вам написал».

Я снова сложил вчетверо листок, сунул его в карман и пошел к своей бывшей школе. Теперь там помещалась полиция.

Чем ближе подходил я к школе, тем медленнее становился мой шаг. Еще издали я заметил у дверей школы приземистого полицая и узнал его по несуразно большой голове. До прихода немцев он был гардеробщиком в бане. Сейчас он стоял на часах и насвистывал старинную песню украинских казаков. Я знал эту песню, не раз мне певал ее покойный дед:

Когда дед доходил до этих строчек, к горлу моему подкатывал горький ком. Я так отчетливо видел плененных турками, закованных в кандалы казаков…

Я прошел мимо полицая, он даже не посмотрел в мою сторону. Тогда я вернулся и остановился у крыльца.

- Пан полицай, - сказал я, не узнавая собственного голоса.

Он перестал свистеть и выкатил на меня круглые глаза. Тогда я протянул ему письмо.

- Пану начальнику полиции. Передайте, пожалуйста, пану начальнику…

- Тю!-беззлобно удивился полицай. - Хиба ж я тоби прислужник, чи шо? Отдай в дежурку. Висьма кимната…

Я поднялся по ступенькам и прошел в коридор моей бывшей школы. Это удивительно, но дежурка помещалась именно в восьмом классе, в котором я учился год назад. Теперь, конечно, здесь не было никаких парт. У окна стоял стол из директорского кабинета, за столом сидел костлявый полицай с редкими отвислыми усами.

- Вот!-сказал я и, бросив письмо на стол, поспешно вышел из комнаты.

- Стой, хлопчик! Стой, бисов сын! - стул под дежурным заскрипел и ввалился.

Я был уже на крыльце, когда он меня настиг. Одной рукой полицай схватил меня за ворот рубахи, а другой закатил такую оплеуху, что перед моими глазами бешено завертелись круги.

- Ты от кого тикаешь? От кого, спрашиваю, тикаешь?- Дежурный втащил меня в мой бывший класс и снова влепил мне пощечину.

Я устоял на ногах, но в ушах противно загудело.

Не обращая больше на меня внимания, дежурный развернул мой листок.

- Это пану начальнику, не вам, - осмелился я заметить.

На лице полицая появилось страдальческое выражение.

- Нет, вы подывитесь на того неразумного хлопчика!- тоскливо сказал он. - Ему, бачьте, мало двух затрещин! Вин хоче, щоб его вынесли ногами вперед! Так я ж то могу сделать! Ще не поздно!

И, тяжело вздохнув, он стал читать мое письмо.

В ушах у меня все еще стоял гул, а сердце стучало где-то у горла.

Полицай читал, и густые брови его подымались все выше и выше. Наконец он вскочил и вцепился в мою руку:

- Идем до пана начальника! Слухай меня! Если ты в своей цыдуле набрехал, простись с маткой, простись с батькой, здоровкаться будешь с господом богом на небесах! Идем!

Начальник полиции чудовищно косил - зрачки его глаз сходились у самой переносицы, оставляя на виду белки с кровавыми прожилками. Он сидел в кресле, большой, грузный, ему было жарко, круглое бабье лицо его лоснилось от пота.

- Когда это было? - спросил он, сунув мое письмо в ящик.

- Сегодня, пан начальник.

- Я спрашиваю, во сколько часов это было?

- У меня нет часов, пан начальник. Только я помню, пан начальник, что на городских часах было начало девятого…

Он взглянул на часы.

- Сейчас - одиннадцатый… Делай так, Шевчук,- начальник повернулся к полицаю. - Бери пацана и дуй с ним на барахолку. Пусть укажет того старика с мундштуком и того слепца со скрипкой. Если слова его подтвердятся, вертайся с пацаном сюда. Не подтвердятся - вези сразу в лагерь, чтобы не шутковал боле с властями! Ступай, Шевчук!

Мне повезло. Старик и скрипач стояли на прежних местах. Старик, как и утром, бормотал все те же два слова: «Янтарный мундштук… янтарный мундштук». Слепой пиликал свой бойкий танец. Другое играть он, видно, не умел.

Без всякого труда полицай убедился, что в моем письме нет ни одного лживого слова.

- Твое счастье!-сказал Шевчук. - А то бы!.. Пошли к начальнику.

На моей руке часы - подарок начальника полиции. Часы идут не очень хорошо,.потому что они старые. Их сняли с руки расстрелянной комсомолки. Заодно расстреляли и ее бабушку, у которой она пряталась. Перед расстрелом е комсомолки сняли часы, а со старухи - крестик серебряный. Часы начальник полиции подарил мне, а крестик повесил на шею своей маленькой дочери.

Пан начальник приказал мне торчать на базаре, следить, не появится ли Бородач. Еще он приказал сообщать ему лично о всех, кто говорит против нового порядка, против немцев. Он спросил, где я живу, кто мои родители. Я сказал, что я сирота, а живу на базаре, в заброшенной лавчонке. Тогда начальник распорядился, чтобы мне дали деньги на еду, и приказал поместить меня в общежитие к пожарникам.

Начальника полиции еще не было, он являлся в девять часов. Он знал: больше всего на свете немцы ценят аккуратность. И в девять часов - минута в минуту - начальник всегда сидел за своим столом.

А теперь было только восемь. Гусев, не переставая курить вонючие эрзац-сигаретки, нетерпеливо ходил из конца в конец небольшого школьного коридора. Черт возьми! Ему и на этот раз есть что сказать! Не зря его отмечают немцы, не зря платят деньги. После сегодняшней информации его опять чем-нибудь премируют. Только бы не деньгами! На эти немецкие марки ничего не купишь. Марки ему не нужны. Ему нужно другое. Начальник, конечно, согласится…

Допотопные школьные часы зашипели злобным змеиным шипом - они собирались ударить девять раз. Дверь в коридор открылась. Увидев знакомую фигуру начальника, Гусев поспешно швырнул в плевательницу недокуренную сигаретку.

- К вам я, пан начальник. Серьезное дело. Секретное.

Начальник, не останавливаясь, молча мотнул головой в сторону своего кабинета.

Они вошли в комнату.

- Говори свои секреты, - начальник вытащил из папки лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу.- Говори, пан Гусев, рассказывай.

- Хочу сигнализировать… - приглушенным голосом начал Гусев. - Насчет мальчишки…

- Какого мальчишки?

- Колпаков ему фамилия. Андрей Колпаков…

Начальник насторожился.

- Откуда его знаешь? - Левый глаз начальника уперся в дверную ручку, и Гусев понял, что начальник смотрит на него в упор.

- По Дому пионеров знаю. В моем кружке был.

- В каком таком кружке?

- Киномехаников.

- Ну и что?

- Я думал, он тягу дал с большевиками, а вчера смотрю - он по базару шастает…

- А чего ему бежать с красными, этому Колпакову? Он что, еврей или комсомолец?

- А то, что он перед самой войной заявление подавал в комсомол. И в том заявлении клялся, что готов жизнь свою отдать, если того потребует Советская Родина. Я то заявление своими глазами читал, пан начальник.