Ока Городовиков - В боях и походах (воспоминания)

...В 1905 году напуганное революцией, восстанием на броненосце «Потемкин» царское правительство немного «улучшило» голодное обеспечение солдата. Прибавили четверть фунта мяса, стали выдавать сахар — двадцать пять граммов в день — и даже один грамм чаю. В котле появились свежие овощи. Выдали постельные принадлежности: две простыни, две наволочки, одеяло (белье, конечно, мы стирали сами). Даже жалованья прибавили: стали выдавать вместо двадцати восьми с половиной пятьдесят копеек в месяц!

Но по-прежнему лют был урядник Куличкин, по- прежнему допекал он солдат на «словесности», заставлял до седьмого пота ходить гусиным шагом по казарме.

Возведенная усилиями начальства непреодолимая стена неприязни между калмыками и остальными казаками оставалась столь же высокой и крепкой. У нас, «нехристей-инородцев», было такое положение, что мы и думать не могли о каком бы то ни было правовом равенстве с остальными казаками. На всех занятиях, начиная с уборки коня и кончая стрельбой, во время нудной, бессмысленной «словесности» калмыки подвергались постоянным насмешкам и унижениям. И, как бы лихо ни рубал калмык, как бы лихо ни соскакивал он на всем карьере с коня и тут же ни вскакивал обратно, все равно не считали его настоящим казаком. А я умел и лозу рубить, и на полном ходу с коня свеситься, платок с земли поднять, и на полном скаку обернуться и мишень прострелить. Лихим стал джигитом, не хуже любого казака.

В промышленных районах Польши вспыхнули восстания рабочих. Царское правительство стало посылать на усмирение рабочих воинские части. Наша сотня получила назначение в город Домбров. Нас отвели в бараки одного из крупных заводов. Сразу же меня вызвал командир сотни:

— Вот что, Городовиков! На каждую лошадь ты получаешь по пятнадцати фунтов овса. Десять фунтов трать, а пять фунтов с каждой лошади — мне. Вот тебе ключ от кладовой.

Во взводе было двадцать лошадей. Значит, каждый день командир сотни будет зарабатывать два с половиной пуда овса. Неплохо!

Город Домбров был объявлен на военном положении. На заборах, на стенах домов расклеили приказ:

«Все граждане не имеют права ходить по улицам после десяти часов вечера. В случае появления граждан на улицах патрулирующие казаки должны немедленно их арестовывать. В случае неподчинения патрулю казаки имеют право на месте расстреливать неподчиняющихся».

За каждого расстрелянного бунтовщика казак получал по двадцать пять рублей и медаль. Некоторые казаки с целью наживы стали убивать прохожих и выдавать их за бунтовщиков.

Я думал: «За что же они убивают беззащитных людей? Разве за убийство человека полагается получать плату и медали?» Ляжешь спать и всю ночь ворочаешься с боку на бок. Что ж это делается?

Ответ на свои недоуменные вопросы я нашел в книгах и прокламациях, попадавших к нам в казарму. Если командир сотни находил эти книги, он страшно сердился, немедленно сжигал их и кричал:

— Эти книги пишут бунтовщики, жулики, арестанты и каторжники!

Однажды ночью командир сотни поехал по срочному вызову в штаб. Я и еще пять казаков сопровождали его, он один ехать боялся. Мы проезжали мимо небольшого домика. Неожиданно раздался звук, похожий на выстрел. Командир сотни приказал обстрелять домик. Я случайно заглянул в окно. В комнате на полу играли ребятишки, двое взрослых мирно сидели за столом, женщина хлопотала у печки. Конечно, никто отсюда не стрелял.

Когда я об этом доложил сотенному, тот сначала обругал меня, а потом сказал:

— Ну ладно, ступай, только быстро.

Я вбежал в дом.

Оказалось, хозяйка уронила большую сковороду на цементный пол, и это мы приняли за выстрел.

Когда я доложил сотенному, командир нахмурился и приказал трогаться в путь.

— Эх, Городовиков, — сказал он мне сердито, — промазал ты случай получить награду. Я бы тебя лично представил.

Я оторопел. За какой подвиг я бы мог получить награду? За убийство беззащитных людей и ребятишек?

Впоследствии мне не раз приходилось присутствовать и при обысках, которые производили жандармы. Жандармы избивали мирных жителей и допытывались, где спрятано оружие. Царская служба мне совсем опротивела.

Какой радостью было для меня освобождение от злой солдатчины! Ведь за четыре с половиной года службы я ни разу не был в отпуску.

Мы, отпускники, в конном строю прибыли в Люблин. Снова погрузились в теплушки и в несколько дней доехали до Новочеркасска. Родина была близка, осталось сто пятьдесят километров.

Конь нес меня степной дорогой. Я вдыхал чудесный воздух родных степей. Проезжал знакомые сальские станицы, ночевал у казаков и крестьян. Наконец на третий день поздно вечером увидел огни родного хутора. Пока добрался до хутора, огни погасли. Я никак не мог найти своей кибитки, наполовину зарывшейся в землю. Доехал до ветряка, три раза объехал хутор, наконец нашел свою кибитку. Привязал коня, нащупал дверь, больно стукнулся головой о низкую притолоку. Родные зажгли огонь. Я был дома!

Мать от счастья плакала и не могла насмотреться на мои блестящие нашивки. Еще бы! Я вернулся домой в чине старшего урядника, во всем обмундировании и со своей лошадью!

После первых объятий мне рассказали о станичных делах. Ни одного из моих сослуживцев, ушедших раньше по воле лекаря из полка, не осталось в живых. Снадобье полкового лекаря и после ухода из казарм продолжало свое губительное действие: тринадцать «счастливцев» умерли от медленного отравления и разрушения организма.

Вернувшись со службы, я решил, как говорится, «людей посмотреть и себя показать». В праздничный день, вечером, начистив до блеска сапоги, я отправился в харчевню. В те времена только в харчевне можно было встретить знакомых, посудачить, узнать все станичные новости.

На огонек харчевни, как мошкара, собирались станичники. В харчевне было полно народу. Место найти было почти невозможно. За одним из столов сидел коренастый унтер-офицер в форме драгунского полка. Лихо сдвинув набекрень фуражку, он растягивал двухрядную гармонь. Унтер поглядел на меня веселыми глазами, поманил пальцем и сказал:

— Место ищешь, казаче? Садись!

Мне, калмыку-казаку, унтер-офицер предлагает место у своего стола! Я удивился, но подошел.

За одним из столов сидел коренастый унтер-офицер в форме драгунского полка с двухрядной гармонью.

— Ты кто такой? — спросил унтер.

— Я Городовиков. Живу здесь, на хуторе, вернулся со службы.

— Ну, а я тоже вернулся со службы. Драгун Семен Буденный. Садись.