Юлия Радченко - Под заветной печатью...

Одно только перечисление главных сюжетов свидетельствует о широком разнообразии тем, затронутых Дидро в беседах с самодержицей:

— о важности конкурса даже на первые должности империи;

— о театральных пьесах;

— о сыне императорского величества, великом князе;

— о школе для молодых девиц;

— о роскоши;

— о морали королей и так далее и так далее.

В Записках немало комплиментов в адрес Екатерины, но в то же время Дидро не собирается скрывать своих убеждений, как и не думает переодеваться в парадный придворный костюм. «Всякое произвольное правление дурно, — вынуждена слышать императрица. — Я не делаю из этого исключения и для правления властителя хорошего, твердого, справедливого, просвещенного». И в другой заметке: «Деспот, будь он даже лучшим из людей, управляя по своему усмотрению, поступает преступно».

Мы находим здесь самые разнообразные советы: от требования установить всеобщее равенство до предложения перенести столицу из Петербурга в Москву, ибо «столица, находящаяся на краю империи, подобна такому живому существу, у которого сердце было бы на кончике пальца».

У Дидро масса мыслей, как добиться развития техники, подъема сельского хозяйства, как организовать школы, как воспитывать наследника русского престола…

Он резко критикует религиозный фанатизм и защищает свободу совести.

«Вы можете убеждать себя, — обращается он к Екатерине, — будто есть на небе какой-то образец, существо, глаза которого открыты на ваши поступки».

И затем следует блистательное рассуждение на тему о том, к чему ведет религиозный фанатизм: «Повсюду я вижу ненависть: ненависть магометанина к христианину, ненависть католика к протестанту; я знаю, что нет такого уголка в мире, где бы различие в религиозных воззрениях не орошало землю кровью…»

Может быть, Екатерина и посмеивалась про себя, читая эти строки. Ей, в сущности, религия довольно безразлична: когда девочкой уезжала из родной страны, отец-лютеранин взял с нее клятву не отступаться от своей веры, не менять лютеранство на православие; она легко поклялась и так же легко нарушила клятву, полагая, что российская корона того стоит. Вступив на престол, она в первые же годы произвела отделение земель от церкви, лишив тем самым русское духовенство громадных богатств. Но церковь ей необходима: как иначе держать в повиновении огромную нищую страну?

Беседы с Дидро продолжаются всю осень и зиму. Придворные поражены той ролью, теми правами, которыми пользуется этот француз, не имеющий даже дворянства; перед Дидро заискивают, ему льстят… Меж тем Екатерина уже несколько устала от непонятливого гостя. Что ему надо? Он осыпан благодеяниями и тем не менее беспрерывно уверяет императрицу, что она в сущности тиран, что в ее стране нет подлинной свободы; он даже поучает царицу, как положить конец тирании!

Царица вроде бы шутит в письме к парижской корреспондентке: «Ваш Дидро — человек необыкновенный, после каждой беседы с ним у меня бока помяты и в синяках. Я была вынуждена поставить между ним и собою стол, чтобы защитить себя от его жестикуляции».

Дидро в самом деле во время беседы горячится и начинает сильно размахивать руками. Один из находящихся при дворе с ужасом описывал поведение философа в кабинете русской императрицы: «Дидро берет руку императрицы, трясет ее, бьет кулаком по столу; он обходится с ней совершенно так же, как с нами».

Можно понять, что Екатерина вынуждена поставить между собой и неистовым ученым стол. А может быть, она имеет в виду нечто большее? Не пора ли дать ему почувствовать, что всему есть пределы? Да и вообще, что он может понять в ее империи? Впрочем, позже она будет уверять Вольтера, что готова была всю жизнь беседовать с Дидро. «Я нахожу у Дидро неистощимое воображение и отношу его к разряду самых необыкновенных людей, какие когда-либо существовали».

Конечно, Екатерина и здесь лицемерит. Как может она восхищаться человеком, который разглядел главное в ее империи, который заявил: «В империи, разделенной на два класса — господ и рабов, как сблизить столь противоположные интересы? Никогда тираны не согласятся добровольно упразднить рабство, для этого требуется их разорить или уничтожить…»

Кажется, обе стороны уже слегка разочаровались друг в друге, но отношения еще сохраняются, иллюзии еще существуют: надежды царицы — использовать философа, надежды философа — образумить царицу. По желанию Екатерины Академия наук избирает Дидро действительным членом, Академия художеств — почетным членом.

В марте 1774 года Дидро покидает Петербург, где он провел полгода. Царица предлагает ему навсегда остаться в ее государстве, философ вежливо отказывается, и Екатерина, конечно, испытывает известное облегчение; впрочем, она щедро оплачивает дорожные расходы и готова предложить новые щедрые дары, но Дидро решительно возражает.

Главное, зачем он предпринял столь далекое и нелегкое для его возраста путешествие — издание в России Энциклопедии, — никак не решилось, все осталось на стадии благодушных разговоров и полуобещаний.

Дидро увозит с собою копию «Наказа» Екатерины депутатам комиссии, которая должна была выработать «Уложение», свод русских законов. Ученый не может или не хочет совсем отказаться от своей веры в просвещенного монарха и поэтому обещает императрице изучить ее «Наказ» и высказать свое мнение. Дидро с жаром принимается за работу, но проекты Екатерины глубоко разочаровывают его: в них нет ни малейшего намека на ограничение абсолютизма, на отмену крепостного права. Философ резко критикует «Наказ», заявляя, что при таком положении вещей императрица остается деспотом, а между тем «истинным законодателем может быть лишь народ». Дидро высказывается и против самой сути феодально-абсолютистского государства Екатерины, утверждая, что главная задача государственной власти — обеспечить счастье граждан. Ученый недоволен «Наказом», он не видит в нем «ни одного постановления, которое было бы направлено на освобождение массы народа». Почти за сто лет до освобождения крестьян в России Дидро прямо говорит о необходимости отменить крепостное право. Без этого, он уверен, невозможен настоящий подъем страны, невозможно процветание России.

Императрица же прочитала замечания Дидро на свой труд уже после смерти ученого и весьма разгневалась: «Это сущий лепет, в котором нет ни знания вещей, ни благоразумия, ни предусмотрительности; если бы мой Наказ был составлен во вкусе Дидро, то он мог бы перевернуть все вверх ногами».

Но Дидро так и не узнал, как расценила Екатерина его замечания. Не услышал он и тех признаний самодержицы, где она объясняла, что беседовала с ним только ради любопытства. «Если бы я ему доверилась, — улыбаясь, признавалась Екатерина, — мне пришлось бы все перевернуть в моей империи: законодательство, администрацию, политику, финансы; я должна была бы все уничтожить, чтобы заменить это непрактичными теориями».