Галина Васюкова - Золотые росы. Повесть

- Все равно поешь, - уговариваю я.

- А ты?

- Я?… Ну ладно, я тоже поем, - соглашаюсь я из-за Леньки.

Обрадованная мама кормит нас с ложки, как маленьких. Мы съедаем по нескольку ложечек сметаны, и каждый торжественно объявляет, сколько съел.

Легче всех переносит болезнь Лиля. С виду она почти здоровая, и только на лице у нее красные пятна. Она визжит и все время лезет из люльки.

Через несколько дней одеяло, которым у нас в комнате было завешено окно, снимают. Лиля уже топает по полу, я сижу в постели и смотрю, как пушистые снежинки плавно кружатся за окном, и только один Ленька лежит. Лицо у него бледное, а глаза красноватые. Он не жалуется, но я вижу, что ему плохо. Он почти не разговаривает, и мне так странно видеть его молчащим. Бабушка приносит нам куриный суп. От него идет такой аромат, что я без уговоров берусь за ложку. В прозрачном жирном бульоне видны разбухшие ячменные крупинки, которые нам так нравились с молоком.

- Что, Бархатную шейку сварили? - спрашивает вдруг Ленька.

Я опускаю ложку и испуганно смотрю на бабушку.

- Выдумал еще! - сердито говорит она. - Ешь лучше да поправляйся…

Но Ленька есть не желает. Он твердит, что сварили Бархатную шейку, потому что она болела и бабушка говорила, что она не перезимует с ободранной спиной.

- Ешьте сами, а я не буду! - плачет он, размазывая по лицу слезы.

Он так горько всхлипывает, что я не выдерживаю и тоже начинаю шмыгать носом.

Бабушка уходит и спустя несколько минут возвращается, неся в руках Бархатную шейку. Она ставит ее на пол, и мы с Ленькой смотрим на нее, как на чудо.

Ободранная ее спина уже покрылась легким пушком, только гребешок еще бледный, как у больной.

- Ко-о-ко-ко! - тоненько затягивает она и, склонив набок голову, смотрит на Леньку своим круглым желтым глазком. Ленька смеется. Он вдруг садится в постели, берет мисочку с супом и начинает есть. Бульон хлебает сам, а крупу вытаскивает и бросает Бархатной шейке. Она клюет и, подняв голову, смотрит на Леньку в ожидании новой порции.

Проходят день за днем. Теперь каждый раз, как только мы садимся обедать, бабушка приносит Бархатную шейку. Мы кушаем все вместе, и все вместе быстро поправляемся. Гребешок у Бархатной шейки с каждым днем краснеет все больше, а слабый пушок на спине превращается в золотистые перышки. Ленька тоже окреп настолько, что швыряется в меня подушкой. Каждый день к нам под окно прибегают ребята. В дом их бабушка не пускает - корь болезнь заразная. Зинка, расплюснув нос о стекло, таращит свои озорные глаза, смеется и что-то втолковывает мне жестами, чего я никак не могу понять. Она сердится и, махнув рукой, убегает. Верный Павлик стоит до тех пор, пока не начинает синеть от холода.

- Бабушка, - говорю я, - ну пусти ты его в дом. Может, он и не заболеет…

- И в самом деле, - говорит мама, - он там на холоде скорее простудится.

Бабушка, набросив платок, выходит на крыльцо. Они там о чем-то переговариваются, и через минуту Павлик появляется у нас в комнате. Оказывается, он уже болел корью и теперь ему не опасно.

- Ой, бабушка, может, и Зинка уже болела! Что же ты у нее не спросила? - говорю я.

- Только и делов мне - узнавать, кто чем болел, - отмахивается бабушка.

- Я сбегаю к ней, спрошу, - с готовностью вызывается Павлик.

Вскоре он возвращается вместе с Зинкой. Та, сбросив валенки, проходит к нам в спальню и, поглядывая на маму, смущенно молчит. Мама уходит, а Зинка все топчется в рваных чулках возле порога, шмыгает носом и молчит: не знает, о чем говорить с больными.

- Что ты там за окном мне показывала? - спрашиваю я.

- «Что, что!» Вроде не знаешь! - оживляется вдруг Зинка. - Резинки в сельпо привезли - вот что! - объявляет она.

- Ну и хорошо, давай покупай, - обрадованно говорю я, - мне одну, себе и… еще Павлику, если денег хватит.

Зинка бросает на меня быстрый взгляд.

- Купила я уже… - говорит она.

У меня замирает сердце - неужели только себе купила? Я знаю, что у Зинки от тех денег, из «святого родника», оставалось еще порядочно медяков. Куда же она их дела? Оглянувшись на дверь, Зинка вытаскивает из-за пазухи узелок и кладет мне на кровать.

- Вот, на все деньги купила, - говорит она.

В узелке не меньше двух десятков резинок.

- Разве я знала, почем они? - растерянно говорит Зинка. - Куда их теперь девать?…

Я хохочу. Павлик тоже улыбается, а Ленька, поморщив лоб, рассудительно говорит:

- Разделить на всех, поровну.

Но разделить на всех поровну не удается, потому что знакомых ребят больше, чем резинок. Приходится некоторые разрезать пополам. Леньке тоже достается половинка.

- Лучше бы совсем не давали, - обиженно говорит он, однако свою половинку запрятывает под подушку. Остальные Зинка снова завязывает в узелок.

- Завтра раздам ребятам в школе, - говорит она.

Я завистливо вздыхаю - когда-то еще я пойду в школу!

Через несколько дней мы с Ленькой уже гуляем по улице. Закутанные до самых носов топчемся возле дома. Пушистые от инея стоят в палисаднике вишни. Их ветки, свисающие чуть не до самой земли, искрятся на солнце.

Хрустит под ногами промерзший снежок. Мороз порядочный. Он щиплет за нос и, если постоять на месте, начинает точно иголочками покалывать пальцы на ногах. Мы с Ленькой все время ходим, едва таская ноги, обутые в валенки с галошами. Из окошка, улыбаясь, на нас посматривает мама.

- Ленька, идем, - киваю я, чувствуя, что нас вот-вот позовут домой.

Ленька быстро смекает, в чем дело, и мы, стараясь не смотреть на окно, сворачиваем за угол. Здесь - тень. Как с северного полюса, веет на нас холодом. Сумрачный голубоватый снег сугробом подпирает дом. Где-то здесь, за этим сугробом, прилепилась к стене наша печка. И вдруг мне приходит на память тот вечер, когда я заболела.

- Ленька, - говорю я, - помнишь, я тебе рассказывала про глаз, который на меня смотрел?

- Помню, - кивает Ленька и смотрит на меня округлившимися от страха глазами.

Потом мы оба, как по команде, задираем носы кверху и начинаем изучать бревенчатую стену нашего дома. Где-то здесь притаилась та волшебная дырочка, через которую можно заглянуть к нам прямо на печь.

- Смотри-ка, что это? - шепчет Ленька.

Скосив глаза из-под платка, который все время сползает мне на лоб и мешает смотреть, я вижу слева какую-то пристройку, прижавшуюся к завьюженной стене нашего дома.

Подойдя ближе, мы видим, что это маленький дощатый коридор с крылечком.

- Пойдем? - предлагает Ленька и первым карабкается на крыльцо. Я из-за Ленькиного плеча заглядываю внутрь.

- Капустой пахнет, - потянув носом, говорит Ленька.

Я еще стою на крыльце, а Ленька, осмелев, шагает через порожек.