Владимир Добряков - Не родись красивой…

Это как же понять?.. Вероятно, и сама усатая пленница в корзине мало что понимала — в третий раз жалобно и длинно мяукнула, словно что-то спрашивая у меня. Может быть, посмотреть? Я сняла корзину с проволочного крюка. Потом развязала толстую нитку, отвернула край марли. На меня глядели два круглых, блестящих глаза. Глядели, казалось, с интересом. И доверием. Мордочка рыжая, симпатичная, носик розовый. Котёнок. Чуть побольше моей ладони. Видно, я понравилась ему: поднялся на задние лапки, точно потянулся ко мне.

Я взяла котёнка на руки, а на дне корзины увидела листок бумаги. На нём было написано: «Анюта, салют! Меня зовут Рубик. Я хочу жить у тебя».

На балконе у нас стоит скамеечка. Отец когда-то сделал. Я на неё становлюсь, когда развешиваю бельё. Сейчас, с котёнком в руках, я опустилась на скамейку и задумалась. Не случайно Гришка тогда сказал, чтобы завела кошку или собаку. Мой характер ему не нравится! Потому что не дрожу перед ним, как остальные. Привык командовать. Повелитель!

— Ничего у вас, Рубик, не выйдет! — Я погрозила котёнку пальцем. А он, глупый, замахал хвостом и коготки острые выпустил. — Всё равно не боюсь вас. И хозяину твоему вредить не позволю. Это ведь он, конечно, стрелял спичками? Ну, Рубик, признайся, — сказала я. — Ты-то должен знать.

Рубик промолчал, но понял, что шутить я не собираюсь, коготки спрятал и опустил голову мне на ладонь. Ишь, подлиза. Хочет жить у меня!.. Вообще-то я бы не против: забавный. Я почесала его возле ушка. Рубик мурлыкнул и сладко зевнул, показав розовый язычок и острые зубки. Блаженно вытянулся. Будто и впрямь уже чувствовал себя законным жильцом. А мама? Позволит ли? Обрадуется ли такому подарку? В самом деле, свалился, как снег на голову. Я посмотрела на железный крюк с заострённым концом, затем перевела взгляд на видневшуюся на перилах царапину. Может, и здесь Грила постарался?..

— Эй, Рубик! — Я шевельнула коленями. — Удобно устроился! Давай, дружок, лезь в свою комнату.

Мне было жалко засовывать его в корзинку, тем более, он не хотел залезать обратно, упирался всеми лапками, но что я могла поделать? Ещё и крюк этот противный висит, глаза мозолит! Пусть скорей поднимает. Я покрепче завязала марлю, чтобы котёнок не вылез, и пошла к двери.

Так высоко, на девятый этаж, в лифте я не поднималась. И снова перед лицом — уродливые, вспоровшие гладкий пластик, буквы: «Грила». А надо ли заходить к нему? Не лучше ли просто поставить корзину у двери? Сам догадается. Да, так проще. И чего там увижу? Квартира, должно быть, как у нас — две комнаты, балкон, окна во двор выходят. Только вот видно дальше. Живут тоже с матерью вдвоём. Мать у него какая-то перепуганная, не здоровается. Лицо всегда нахмурено. Отец у них куда-то подевался. То ли за что посадили, то ли по какой-то причине сбежал. От такого сыночка сбежишь! Я вспомнила о своём отце и горько подумала: как всё, однако, похоже. Хотя… Нет, мой отец совсем не такой и ни от кого не бегал. Просто они с мамой оказались совсем рядом.

Я вышла из лифта. Вот и дверь его. Белая кнопка звонка. Невольно прислушалась. Тишина. Словно за всеми коричневыми дверями лестничной площадки — ни единого человека. Я поставила корзину у порога. «До свидания, Рубик»… А правда, дома ли Гришка? Если где-то бродит, вредительскими делами занимается, тогда сидеть рыжику до вечера. И тот железный крюк на балконе. Так и будет висеть?.. Я сделала строгое лицо и решительно нажала белую кнопку.

Если честно — услышать шаги я не хотела. И боялась. А когда за дверью шаги всё же раздались, возникло желание кинуться прочь. Скорее, на лестницу… Но лишь твёрже сжала губы.

Прошкин, как и тёти Клавин Юрка, широко распахнул дверь. И так же широко улыбнулся, обнажив два ряда крепких зубов:

— Кто пришёл! Анютины глазки!

Увидев у порога завязанную марлей корзинку, он поднял её и по весу определил — не пустая. Спросил, заметно нахмурив прямые, тёмные брови:

— Что, подарок не понравился?

— Ты, Прошкин, не понравился.

— Это почему же?

— Много всего.

— Много?.. А ну, заходи! — Он схватил меня за руку, втащил в переднюю и захлопнул дверь.

— Отпусти! Я вырвала руку и уставилась в его колючие, округлившиеся глаза. — Спрашиваешь, почему? Хочешь знать?.. Ну, ладно, скажу. Пожалуйста! Ты очень, ну очень вредный человек, Прошкин. Ты ужасный. Ты ненавидишь людей. Тебя все боятся.

— А ты? — к моему удивлению, ничуть не осердившись, спросил Гришка. — Ты же не боишься.

— Я?.. Да, не боюсь! — И, желая показать, что мне действительно не страшно, из полутёмной передней я прошла в комнату. Даже не спросила, можно ли войти. Взяла и толкнула дверь. Первое, что бросилось в глаза, — аквариум. Огромный, зелёный, освещённый солнцем, он стоял немного в удалении от окна. Может быть, оттого, что рыбки никогда не видели меня, они пёстрым, живым веером метнулись по сторонам, будто спасаясь в зелёных водорослях. Это было интересно и неожиданно. Я замерла посреди комнаты… Но тотчас вспомнила, почему я здесь и что собиралась сказать. — Рыбок ты держишь. Ухаживаешь и, может, даже любишь. Отчего же так ненавидишь людей? Ты всем враг. И просто ужасный вредитель!

— Вот это да! — усмехнулся Прошкин. — Таких стрелять надо. — Он сел к столу, закинул ногу на ногу. — Даже вредитель? Ещё и ужасный!

— Именно! — Я тоже села на стул, но так же закинуть ногу всё-таки постеснялась, платье было короткое. — Хочешь откровенно? Всё как есть?

— Давай, выкладывай, — кивнул он.

— Мне, например, известно, кто безобразничает в подъездах, коптит спичками потолки.

— И кто же это? — Глаза у Прошкина снова округлились. Ишь, удивился, словно ничего и не знает!

— Юрка из соседнего подъезда. Да, Юрка, твой новый дружок. Но придумал не он. Ты его заставляешь!

Перед этим нога у Гришки покачивалась. А тут застыла.

— Он сам тебе рассказал?

— Как же, от него добьёшься! Он кто у тебя? Шестёрка. Калёным железом пытай — не признается. Опять же от страха. Но зачем пытать, мне и так известно: это дело ваших рук.

— И всё? — Прошкин снова качнул ногой.

— Разве мало? Ты только представь: маляры потолок чисто побелили, старались сделать как лучше, а вам на это наплевать. Безобразные пятна наставили. Как варвары! Да ещё на свастику похожие. Это зачем? Все жильцы возмущаются, ломают головы, пакостников вычисляют, а вы тоже вроде удивляетесь. И посмеиваетесь ехидно. Герои! Партизаны! Потом кто-то забелил потолки, спасибо ему, а вы — опять. Всем назло. Да потихоньку, ночами, тайно, чтобы никто не увидел. Ну, ответь, как это называется? И к чему здесь свастика? Вы что — фашисты?

Моя обличительная речь особого впечатления на Прошкина не произвела. Более того, он чуть улыбнулся: