Владимир Добряков - Не родись красивой…

— Рехнулся? — сказала шёпотом. — И спрашивать надо. Откроешь, а там — грабители.

— Я тебя из окна видел! — громко рассмеялся Юрка.

— Не кричи. Тётя Клава дома?

— Зачем она тебе?

— Но я спросила первая.

— Ладно, отвечаю: дома её нет.

— А где она?

— Но теперь же твоя очередь отвечать!

— Ох, хитрюга! — Я усмехнулась. — Пришла передать тёте Клаве салат. Мама приготовила. Доволен?

Юрка тоже усмехнулся и снял с рукава зелёной клетчатой рубашки белую и закруглённую, как запятая, стружку.

— Она ушла в парикмахерскую.

— Куда-куда? — изумлённо переспросила я. — Уж не делать ли завивку?

— Может, и завивку. И маникюр. У неё послезавтра день рождения. Гости придут. И обязательно Леонид Васильевич. А кто такой Леонид Васильевич, не скажу. Не нашего ума дело.

— Значит, мама уже не болеет?

— Таблеток наглотается, как козочка бегает.

— Зачем о матери так говоришь?

— Это не я, Леонид Васильевич называет её козочкой.

— Салат всё-таки возьми. И сам можешь поесть. Салат с укропом, пальчики оближешь. — Я протянула банку и заглянула в открытую дверь кухни. А там этих стружек-завитушек — весь пол усыпан.

— Ого, наработал! Это что мастеришь?

Юрка понюхал закрытую банку и недовольно сказал:

— Что надо, то и делаю.

— Фу, какой ты! — вздохнула я. — Колючка… Да можешь и не говорить — сама догадалась. Вон, лежит она.

— Кто? Где? — нахмурился Юрка.

— Не кто, а щётка. На подоконнике. — С таким грязным полом снимать босоножки было бы смешно, я прошла в кухню и взяла с подоконника новенькую деревянную щётку с белым длинным волосом. Сказала уверенно: — Вот и дырка для палки. Обстругаешь, вставишь — хороший подарок для мамы на день рождения.

— Попала пальцем в небо. — Юрка поднатужился и снял с банки крышку. Тотчас вкусно запахло укропом, луком. Вилку из ящика он не успел достать. Я твёрдо положила ему на плечи ладони и приказала:

— А ну, дыхни на меня!

— Придумала чего-то, — пробурчал он в сторону.

— Да ты дыхни… Ага, боишься!

— Боюсь?! На! На! — Юрка ростом был пониже меня, и он даже привстал на цыпочки. Наверное, в две банки не поместилось бы столько воздуха, сколько он выдохнул мне в лицо.

— Всё ясно, — удовлетворённо заключила я. — Ты врун. Верить тебе нельзя. Никакой не курильщик. Совсем не пахнет дымом и табаком.

— Сегодня, правильно, не курил.

— И вчера не курил. И раньше.

— Да откуда ты знаешь?

— Знаю, Юра. Точно знаю. Ну, раз такое дело — покажи сигареты. Давай, показывай.

— Сейчас у меня нет. Кончились.

— Не выкручивайся. И раньше не было. Ведь не было?

— Да иди ты! Было, не было. Нужны мне эти вонючки!

— Ага! Ага! — сильно обрадовалась я. — Сознался.

— Ну и что?

— А то… — Я потрогала карман его рубашки. — Сегодня нет. А почему тогда был коробок со спичками? Когда с дерева слез. Скажешь, не было?

— Ты зачем пришла? — покраснев, спросил Юрка. — Салатом угощать? Не нужен. Забирай обратно!

— Не тебе принесла, а тёте Клаве. А про спички, Юрочка, мне известно, для чего они. Да, известно: это ты зажигаешь их и стреляешь в потолок.

Он не вздрогнул и в лице не изменился:

— А ты видела? Сама всё врешь! Выдумала! Что я, дурак, чокнутый — в своём подъезде спичками стрелять!

— Та-ак, — дивясь Юркиной увертливости, протянула я. — Ловко ты… И станешь отказываться, что моешь машины?

— Машины… — Мальчишка прищурился, посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на банку. — Ух, пахнет!

— Да поешь, поешь, — разрешила я.

Из выдвижного ящика он взял не вилку, а ложку. Ухватил побольше. Прожевал, наконец.

— А чего такого? Ну, мою. На стоянке. Хороший бизнес.

— Щётка тоже для машины? — показала я на подоконник.

— Вещица что надо! И две ручки приделаю. У одного пацана видел. Удобняк!

— Гришка тоже моет? — спросила я.

— Грила? — удивился Юрка. — Ему-то зачем? Мойка — работа грязная.

— Интересно! — сказала я. — Машины не моет, а прикид у него… очень даже клёвый.

Юрка будто не услышал меня. Снова принялся жевать. — Это козочке оставлю.

— Юра, опять ты…

— Что, Юра? А знаешь, кто отвалил ей бабки? Хочешь быть красивой, сказал я, иди в парикмахерскую.

— О-о! Так ты, выходит, сейчас хозяин в доме. Главный!

— А что поделаешь, кручусь.

— Юр, хотела ещё узнать: кто это в вашем подъезде замазал пятна? И в нашем замазали. Чудеса!

— Не знаю, — пожал он плечами. — Видел запачканную газету, за батареей была…

— И куда же ты её девал? — не удержалась я от опасного и подозрительного вопроса.

— Кого? Газету?.. Куда девал?.. А куда же ещё — выбросил.

У Юрки я пробыла не менее получаса, а когда вернулась домой и увидела в передней наш зеленый телефонный аппарат, то сразу вспомнила Серёжу. Поэтому и у мамы прежде всего спросила о звонке. А она поняла так, будто я очень и очень переживаю, словно только и думаю о нём. Я даже обиделась на маму: ерунда какая, вовсе и не переживаю! И зачем ему звонить во второй раз? Ясно же: солнца сегодня не будет. Ни одного синего пятнышка на небе. Из кухни, где мама гладила занавески, я прошла к себе, села у окна и сквозь мутноватую пленку мешочка, закрепленного ниткой на горшке, с минуту рассматривала лимонный отросток с шестью зелеными листочками. Кажется, все такой-же. И Митино солнышко не очень помогает. Ой, да нет — тонкая стрелочка появилась. Вот же! И листочки на ней остренькиме, как иголочки. Ну и Звонарев! Жаль, что на участок уехал. Порадовался бы.

А потом я посмотрела на стол, где в хрустальной вазе по-прежнему стояла зелёная ветка пиона. Сам цветок ещё накануне я отстригла ножницами — скукожился, увядшие лепестки опали на стол. Но ветку выбрасывать пожалела. Вчера пожалела. А сейчас подумала: чего ей место тут занимать? Простая ромашка, василёк, и то будут лучше. Я руку уже протянула — вытащить ветку, но … вдруг опять засомневалась. Листья сочные, тёмнозелёные, как у телефонного аппарата. Пусть ещё постоит.

И перед мамой стало как-то неудобно. Ничего же обидного она не сказала, только снова, как и в первый раз, повторила: «Наберись терпения». А я вспыхнула, словно спичка: «Это, мамочка, мои проблемы!» Ох, дурочка, капризуля-воображуля. Теперь надо идти, подлизываться.

Оказалось, что не надо. Мама и не думала обижаться. Лишь сказала, увидев меня в дверях кухни:

— Так что же с Клавой? Как она там?

— А вот не угадаешь! — обрадовалась я.

Потом, конечно, рассказала. Особо выделив тему парикмахерской и таинственного Леонида Васильевича.

— Молодая ещё. Кровь играет. Ей бы подлечиться как следует, отдохнуть — она бы наделала шороху. Говорит, что когда-то в танцевальных конкурсах участвовала.

— Мам, — сказала я, — но ты ведь тоже не старая. Очень даже молодая.