Анвер Бикчентаев - Большой оркестр. Сколько лет тебе, комиссар?

Она не спеша надела своё зелёное пальто, единственное, что сохранилось от мирного времени, накинула белую шаль. Вот-вот за ней должна захлопнуться дверь, может, в последний раз. Мальчишка бросился к матери.

- Ты вернёшься? - спросил он, прижимаясь к ней.

Мальчишка не рискнул спросить: оставаться ему тут или уходить? Но мать всё поняла.

- Делай как знаешь,- ответила она.- Ты всегда был самостоятельным мальчиком.

А по её глазам видно: надо немедленно уходить. Гестаповцы могли забрать и его… Им что - хватай кого попало!

- Дай-ка я тебя расцелую… Скоро вернусь. Чего же меня, невиновную, задерживать?

В тот день мальчишка наревелся на десять лег вперёд.

Но слезами делу не поможешь. Ему нельзя оставаться в каморке и податься некуда: родные за фронтом, на Урале. Соседи вряд ли рискнут приютить его. Кому охота связываться с гестапо?

А где искать маминых друзей, он не знал. Одни из них по ночам приносили оружие, другие уходили с медикаментами. Мама доставала лекарства в больнице, где работала.

Каким же образом гестаповцы пронюхали о связях подпольщиков? Неужели нашёлся предатель?

Надежда ещё теплилась в нём. Может, мама вернётся? На всякий случай в потайном месте, в саду, в дупле дерева, оставил записку: «Я дам о себе знать».

Так поздней осенью 1942 года он оказался на большой военной дороге. Один на всём белом свете!

…Отчаяние стало охватывать его.

Внезапно мальчишке почудилось, что где-то впереди лают собаки. Самые настоящие, деревенские. Никогда раньше он так не радовался собачьему лаю, как в эту минуту. Даже чуть не заорал. Но шуметь нельзя.

Двинулся в ту сторону и подумал: «Скорей бы конец. Всё равно какой».

Вскоре показались дома с тёмными глазницами окон. Люди, вероятно, притаились в своих хатах, не ожидая никакого добра от подступившей ночи.

Да и какого милосердия можно ждать от военной ночи?

Дойдя до околицы, мальчик прислушался: может, кто-нибудь окликнет его? Заругает или проклянёт. Всё равно стало бы легче на душе. Не чувствовал бы себя таким одиноким в чужом краю.

Сейчас здесь можно простоять, наверно, всю ночь, и никто к тебе не выйдет, никто не скажет слова сочувствия. Это уже хорошо понимал юный путник. И песню не услышишь. Она ушла вместе с нашими солдатами, вместе с его отцом, который воюет теперь где-то далеко на востоке.

Ещё неизвестно, есть ли в селе немцы. Поэтому надо действовать со всей осмотрительностью.

Но получилось так, что вся осторожность оказалась ни к чему, его сразу окружили собаки, тощие и злые. Костлявая свора в один миг набросилась бы на него, если бы вдруг почувствовала, что чужой мальчишка хочет сопротивляться.

Но у него не осталось сил даже для того, чтобы нагнуться за камнем или палкой. Он проявил полное равнодушие к своре. Вот это-то и сбило собак с толку.

Поэтому, когда он шагнул к воротам крайней хаты, свора молча расступилась. Одичавшие собаки лишь для виду поворчали.

На настойчивый стук никто не ответил. Ему ничего не оставалось делать, как следовать дальше. Авось кто-нибудь сжалится. Ведь в селе так много хат!

Он стучался в один дом за другим. Но никто не отозвался, и никто не отомкнул замка. Мальчишка со страхом подумал: неужели ему придётся окоченеть посреди села?

Хотелось упасть прямо под тёмными окнами и зареветь во весь голос - ведь он уже давным-давно выбился из сил. И только слабая надежда поддерживала его.

Мальчишке кое-как удалось подавить минутное малодушие. Глотая слёзы, он пошёл дальше.

А затем, когда миновал несколько немых хат, устал и плакать. Просто высохли слёзы, и сердце словно затвердело.

Наконец ему повезло. Нашлась-таки добрая душа.

- Кто там? - отозвался на стук старческий голос.

- Прохожий. Пустите переночевать.

- Проваливай дальше, хлопец, много вас тут, прохожих!

Он не обиделся на старика, потому что понимал: война ожесточила людей. Мало ли какой человек и с какой целью среди ночи стучится в чужие двери?

Вот в его городке все заборы оклеены приказами немецкого коменданта: «Местным жителям запрещается пускать ночевать случайных людей. За нарушение настоящего приказа - расстрел!»

Кому охота ни за что ни про что быть расстрелянным?

Маленького путника охватило отчаяние. Ему в эту минуту так нужен был человек, который бы чуточку его пожалел.

Он очень нуждался в сочувствии, как и все мальчишки мира!

Он согласен на всё, только дайте ему ломтик хлеба и тёплый угол в любой хате. Нет хлеба - не надо, да и выспаться можно на холодном полу.

Когда ему показалось, что всё кончено, он приметил огонёк. Мальчишка не стал раздумывать. Этот огонёк, быть может, сулит ему спасение. Лишь одного он боялся: как бы вдруг огонёк не потух, не исчез в темноте.

Крадучись, мальчишка подошёл к дому с высоким крыльцом. Хотел было заглянуть в окно, но кто-то опередил его - задёрнул чёрную занавеску.

Мальчик решительно поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Свет на мгновение ослепил его, а ещё через мгновение он пожалел, что потянулся к огоньку: за столом сидели… полицаи.

Он метнулся прочь, попытавшись в потёмках убежать, но было поздно.

- А ну вернись! Кто там? - скомандовал высокий полицай, выскочив на освещённое крыльцо.- Считаю до трёх! Раз…

Ему ничего другого не оставалось делать, как покорно исполнить приказание. Разве, хромая, далеко удерёшь?

- Шевелись, щенок! - прохрипел полицай с чёрной повязкой на левом глазу.- Живее, проклятый!

Каждое своё приказание Одноглазый сопровождал ударом по затылку. Он здорово умел драться. Как саданёт - аж в пятках отдаётся.

Мальчик кубарем влетел в комнату и в напряжённом ожидании остановился посередине.

Лишь когда глаза его освоились с ярким светом керосиновой лампы, мальчик разглядел сумрачных людей за столом.

Их было трое. Полицаи уставились на маленького пришельца. Один из них, с глазами навыкате и кривым носом, наверно, был старшим. Все ждали, что скажет он. А тот не спешил начинать допрос.

Мальчик стоял перед ними, не сводя глаз со стола, обильно уставленного едой. Только гордость не позволяла ему облизать губы.

А главный полицай поднял стакан на уровень глаз и стал через него, как в бинокль, рассматривать мальчишку.

В том стакане, наверно, был спирт или самогон, делающий человека весёлым и одновременно жестоким.

Мальчишка стоял неподвижно, не отрывая жадных глаз от стола. Ему нечего было сказать этим полицаям.

- Долго ли мы будем разглядывать эту дрянь, господин начальник?-Так сказал Одноглазый и сплюнул. А плеваться он здорово умел.

- Займись им!-коротко скомандовал тот, кого назвали господином начальником.

Третий полицай - Верзила, такой он был огромный и нескладный,- не проронил ни слова. Он знай себе играл на губной гармошке даже тогда, когда Одноглазый начал допрашивать мальчика.