Вильмос Корн - Мавр и лондонские грачи

– Мама, я сразу домой не могу…

Мать обняла его за плечи.

– Мой маленький!

Джо робко посмотрел в лицо матери, в эти глаза, которые так часто с теплом и нежностью останавливались на нем, а сейчас пустые, будто мертвые, глядят куда-то мимо него, в серую мглу занимавшегося дня.

– Ничего, не бойся! Я скоро приду! – сказал он. – Робин придумает, как нам дальше быть, – и круто повернулся, потому что слезы, которые он до этой минуты мужественно сдерживал, вдруг хлынули потоком.

Ничего не видя перед собой, кинулся он в боковой проулок и исчез, прежде чем мать успела его остановить.

Всего в нескольких кварталах от Сент-Джайлса, где жили Клинги, рядом с Сóхо, пролегает Дин-стрит. Район этот не рабочий, Дин-стрит скорее даже тяготеет к Западу, и все же это улица, каких сотни в индустриальном Лондоне: безотрадная, грязная, шумная, с узкой мостовой и черными от копоти домами. Витрины ее лавок не манили, кухмистерские были убоги. В полдень оттуда несло чадом дешевых блюд, а вечером раздавался рев пьяных. Такими же грязными и обшарканными были лестничные клетки и квартиры. На стенах плесень. В комнатах, сколько ни проветривай, всегда пахло какой-то затхлой кислятиной. Но Мавр узнал о гибельности и вредности этого района лишь много спустя, когда здоровье детей, да и его собственное уже сильно пошатнулось.

Мавр поселился тут год назад. Его привлекла близость к Сити. Отсюда почти в любое место можно было легко добраться пешком; особенно же прельщало его соседство с Британским музеем, располагавшим величайшим в мире книгохранилищем, а туда Мавр ходил ежедневно. Половину дня проводил он там за чтением. Книги горой громоздились перед ним, а он требовал всё новые и новые, читал, сверял, записывал. За челом с густой гривой волос крылась такая мощная лаборатория мысли, какой еще не ведало человечество. Лишь очень немногие из его современников знали, с какой неутомимостью он прослеживал, проверял и устанавливал законы науки, которая позволит навсегда уничтожить эксплуатацию человека человеком и положить начало подлинной истории свободного рода людского.

Район Сохо имел для Мавра еще и другое преимущество. Он не слишком удален от трех больших парков, зеленых «легких» западной части столицы, где на широких, солнечных улицах привольно жилось богачам.

В этих парках часто можно было встретить Мавра, он любил дальние прогулки, во время которых мог на досуге и без помех размышлять. Однако если с ним увязывались дети, он все свое внимание уделял им: рассказывал сказки или забавные истории, в которых, переплетая правду с вымыслом, делился с ними многими своими мыслями. Сторожа в парке знали его, привыкли к его заразительному смеху, к тому, как он непринужденно беседует или играет с детьми, и смотрели сквозь пальцы, если черногривый джентльмен или кто-нибудь из детишек иной раз бегал по подстриженному газону. Мавр старался возможно чаще доставить детям случай порезвиться на воле, потому что дома у них была теснота.

Семья из семи человек помещалась в квартирке из двух небольших комнат с кухней и чуланчиком.

Бóльшая, в три окна, комната выходила на улицу, занимая весь фасад узкого четырехэтажного дома; это был рабочий кабинет Мавра и Женни, здесь обедали и здесь же принимали гостей, приезжавших со всех концов земного шара. Тут-то и сидел Мавр, когда не работал в библиотеке, и писал. Ни уличный шум, ни смех и песни детей не беспокоили его. Одним из его неоценимых качеств было умение сосредоточиться.

Однажды он так увлекся работой, что позабыл о часе, выделенном детям для сказок и игр. Хочешь не хочешь, а обещание пришлось выполнить. На кресло его нацепили сбрую, Муш дергал вожжи и, крича во всю глотку то по-немецки, то по-английски, то по-французски, хлыстом погонял «коня»: «Hühott! Go on! Plus vite» [3] Но! (нем.) Пошел! (англ.) Скорей! (франц.) .

Девочки сидели позади «кучера» и изображали седоков, Мавр-«конь» то фыркал, то весело ржал, воспроизводя не только ногами, но иногда и кулаками по столу стремительную рысь. Но скоро Лаура стала его упрекать:

– Ты не так, неправильно топаешь, Мавр!

– Что ты! – пытался он защищаться. – Задними ногами правильно! Но передними-то мне надо писать.

Если маленькому Мушу случалось затеять какую-нибудь шумную игру в кабинете, это не мешало Мавру. Вопреки всему мысли строка за строкой ложились на бумагу; порой он вставал, чтобы достать с полок, закрывавших пятна и трещины на обоях, очередной справочник, заваливая весь стол книгами.

Но какими бы живыми и непоседливыми ни были дети и какие бы шалости ни приходили им на ум, в кабинете Мавра они никогда ничего не трогали. Даже если книга валялась на полу или порыв ветра сдувал со стола исписанные листы и записки, детям строго-настрого запрещали наводить порядок. Бумаги и книги в доме Мавра были табу.

Детей было четверо: три девочки – младшенькая лежала еще в колыбели – и мальчик. Редко когда их называли настоящими именами. Да и почему бы? Если отец просто «Мавр», а мать – «Мэми», естественно, что и дети имели прозвища, которые к ним подходили или пристали к ним после какого-нибудь забавного случая.

Старшей было семь с половиной лет, ее звали так же, как и мать, – Женни. Но иногда Ди, чаще Ки-Ки и в особых случаях – китайский император. Прозвищем «Ки-Ки» она была обязана только себе. Если беспрестанно спрашиваешь: «Кто, кто? Кто пришел? А кто это?», а слово это на языке страны, в которой ты родился, произносится «ки» – «qui», – не мудрено получить такую смешную кличку. Лауру или Лерхен [4] Лерхен – жаворонок (нем.). , она была на год моложе сестры, из-за ее пернатой пестренькой тезки звали также Какаду.

Эдгар, единственный мальчик в семье – маленького Гвидо, Фоксика, они год назад потеряли, – тоже мог похвалиться целым набором прозвищ. За то, что этот непоседа любил играть в войну, его величали полководцем Мушем, но чаще просто Мушем. А в особых случаях – Тилем.

Если Мавр в этом убогом жилье мог выполнять поистине титаническую работу, если, живя в тесной квартирке с любимой Женни и четырьмя малышами, при постоянной нехватке денег, все же не разучился улыбаться, то этим он был обязан «чуду». Не ниспосланному небом, нет, в такие чудеса Мавр не верил. «Чудо» семейства Мавра носило вполне земное имя: оно зналось Елена Демут, имело двадцать восемь лет от роду, ясный ум, преданную душу, обладало чувством собственного достоинства и практической сметкой.

Ленхен была другом семьи и ее строгой домоправительницей. Она выполняла всю тяжелую работу, которую богачи именуют «черной» и считают делом служанки, стряпала и любовно ходила за детьми, как за своими собственными. Играла в шахматы с Мавром и часто выигрывала. Счастье для Мавра и его близких, что Елена Демут умела экономить каждый пении. Ради Мавра и его семьи она готова была даже унижаться. Если в доме не оказывалось денег – а это случалось сплошь и рядом, – Ленхен всегда умела уговорить прижимистых лавочников отпустить ей хлеб, молоко и мясо в долг. А если никакой арифметикой нельзя было наколдовать денег, Ленхен несла в ломбард вещи, без которых можно было пока обойтись. И эту войну с постоянной нуждой Елена Демут вела с неиссякаемой бодростью и упорством искусного полководца. По крайней мере раз в неделю она одерживала победу, ибо после постных и скудных обедов на «провиантском складе» по воскресеньям оказывался огромный, чудесно зажаренный кусок телятины, который брали с собой на пикник в Хемпстедскую пустошь.