Вильмос Корн - Мавр и лондонские грачи

Замечание это заставило надолго задуматься старого библиотекаря.

…В этот день Литтлрок был сам не свой. Вот уже больше недели место его доктора пустует. Быть может, погода помешала ему прийти? Смерзшиеся крупинки снега стучались в высокие окна читального зала. Даже днем было темновато. Колеблясь, зажигать или не зажигать газовые лампы, Литтлрок прошелся меж столов. В нерешительности остановился он у незанятого стола, на котором высились стопы книг с бесчисленными закладками. Может быть, убрать? Нет, доктор непременно придет. Ведь он заказал столько новых книг! И все – срочно. Желая еще раз удостовериться, Литтлрок медленно оглядел весь зал, и лицо его прояснилось. Вон там идет немец с белокурой бородой и узким лицом, которого он часто видел с Марксом. Имени его он так и не запомнил, уж очень оно трудное.

Вильгельм Либкнехт принадлежал к «молодежи», как Маркс шутливо называл некоторых своих друзей. Он никогда не уставал загонять их в библиотеку Британского музея. Но вскоре Либкнехт понял, что дело вовсе не в тех восьми годах, на которые он был моложе Маркса. После первой же встречи в 1850 году на летнем празднике Коммунистического просветительного рабочего общества он признал огромное духовное превосходство Маркса и стал его называть, как и многие другие товарищи, куда старше его, «Отец Маркс».

Сегодня Либкнехт уже несколько раз оглядывался на пустующее место, и, когда к нему с озабоченным лицом подошел библиотекарь Литтлрок, он сразу понял, чтó тревожит старика.

– Непременно придет. Мы с ним условились на сегодня. Правда, долго доктор Маркс не сможет пробыть, но на час он обещал зайти. – Несколько встревоженно Либкнехт добавил: – Не понимаю, почему его еще нет, скоро полдень.

Но Литтлрок не отходил.

– Быть может, погода? – спросил он. – Нынче каждый второй житель Лондона болен.

Так как Либкнехт, грустно глядя перед собой, не ответил, старик, огорченный, отошел.

Либкнехт покачал головой. «Болен? Я же его встретил вчера у банка. Правда, он был бледнее обычного. Но когда я об этом заговорил, он ответил: „Жена уже много дней хворает. Да и дети кашляют все хором… даже Ленхен жалуется на головную боль“».

Неужели им стало хуже? А может, Мавр и сам заболел? Это же… Как раз сегодня вечером они собирались посидеть и поговорить в его, Либкнехта, маленькой комнатке на Чёрч-стрит…

Видеть Маркса у себя было для Либкнехта всегда праздником, ведь он был очень одинок. С великим трудом удалось выторговать у хозяйки ведро угля на сегодняшний вечер: он еще с рождества задолжал за квартиру. А теперь вот Мавр не пришел!

Либкнехт снова углубился в записи, которые он сделал во время лекций Маркса на Уиндмилл-стрит. Какие четкие формулировки! Недаром Мавр всегда говорил: «Ясность языка – результат ясного мышления, а ясная мысль неизбежно обусловливает ясную форму». Но вот перед глазами Либкнехта расплылись записанные тогда слова.

Зал Просветительного рабочего общества набит битком. Либкнехт видит перед собой черную доску и рядом – Мавра, быстро и в то же время сосредоточенно записывающего формулу за формулой. Хоть подчас материал и был чересчур сложен, никто из слушателей не отвлекался. А Мавр, развивая свою мысль, методически продвигался вперед. Сперва он давал краткую формулировку, затем переходил к подробному изложению, тщательно избегая при этом слов, малопонятных для рабочих. Потом предлагал задавать вопросы. Если вопросов не задавали, он сам их ставил и делал это с таким педагогическим мастерством, что от него не ускользал ни один пробел.

Как жаль, что блестящие доклады прекратились! В Коммунистическом просветительном обществе подняли голову люди, рьяно ратовавшие за давно отжившие взгляды, и Мавр заявил: «Поистине у меня есть куда более важные дела, чем смахивать старую паутину». И он целиком отдался научным занятиям.

В то время как большинство эмигрантов носились с планами немедленного мирового переворота, Мавр и небольшой кружок молодых товарищей занимались в библиотеке Британского музея. Порою они отправлялись туда, даже не позавтракав, но их воодушевлял призыв Маркса: «Учиться! Учиться!», да и его собственный, достойный удивления пример.

Либкнехт сунул тетрадь со своими конспектами по экономике в карман сюртука, вышел из читальни и стал прохаживаться по коридору, жуя кусок хлеба. Денег на обед он решил сегодня не тратить – ведь надо еще купить сахар для вечернего чая. Как бы ему хотелось хоть раз принять Мавра как следует: заказать у хозяйки ужин, купить черных сигар…

Расхаживая по коридору, Либкнехт задумался. Без Мавра, без его смеха, которым он так умел отметать все житейские невзгоды, без его вечно ищущего, пытливого ума жизнь в Лондоне была бы просто невыносима!

Либкнехт прислонился к подоконнику и долго глядел на занесенный снегом сад, голые деревья и серое, беспросветное небо. Вот уж и полдень миновал, а Маркс так и не появился в читальне. Тогда Либкнехт прервал свои занятия и покинул библиотеку, решив зайти на Дин-стрит. Он вдруг заспешил и выбежал на улицу, даже не застегнув свое легкое, не по сезону, пальтишко. Порыв ветра чуть не сбил его с ног. Замерзшие лужи замело, и на них легко можно было поскользнуться.

Это был необычный январь для Лондона. Почти ежедневно погода резко менялась. То снег таял, образуя жидкое месиво, то снова все схватывало морозом, и тротуары превращались в каток. Мало кто из жителей безболезненно переносил эти температурные скачки. Все были простужены, болели гриппом. А сколько людей, поскользнувшись, ломали себе руку или ногу!

Мавр открыл дверь и крепко пожал Либкнехту руку.

– Не могу даже пригласить тебя в комнату, Уильям, – шепотом произнес он. – У меня тут целый госпиталь. Одна Лерхен не слегла. Все остальные чихают и кашляют наперегонки. Хуже всех досталось маленькому Мушу. Очень высокая температура…

Либкнехт заметил, что лицо друга омрачилось. Он осторожно спросил:

– А жена?

– Думаю, что тоже грипп. Не очень сильный, но о том, чтобы она встала с постели, не может быть и речи. Ки-Ки рисует, сидя в кровати, кашель ее совсем замучил. Я не разрешаю ей вставать.

– А Ленхен? – Либкнехт едва решился задать этот вопрос, он уже догадывался, что с Ленхен тоже неладно, иначе Мавр сам не открыл бы дверь. К тому же Ленхен непременно отослала бы Маркса в библиотеку.

Мавр вздохнул:

– Ленхен тоже слегла. Уже два дня. Нужен врач. Она бредит… – Мавр замолчал.

– И ты все делаешь сам? – спросил потрясенный Либкнехт. – Один? Не мог бы я…

Тут раздался голос из спальни:

– Дядя Уильям, идите сюда!

Это был Муш. И вдруг Либкнехт заметил на лице друга выражение, какого он прежде никогда не видел: выражение мýки.