Вильмос Корн - Мавр и лондонские грачи

– Чем я могу тебе помочь, Мавр? Располагай мною! – торопливо произнес он. – Может быть, мне сходить за врачом?

Мавр сперва кивнул в знак согласия, но затем, сообразив что-то, махнул рукой. Чем заплатить врачу, когда в доме нет денег даже на лекарство? Он ответил, запинаясь:

– Подождем… еще один день…

Либкнехт взял руку друга в свои:

– Тебе незачем что-либо скрывать от меня, Мавр! – Хотя он прекрасно знал, что в кармане не наберется и шиллинга, он бодро добавил: – У меня полно мелочи. К тому же я могу забежать к Брауну, возможно, он мне даст что-нибудь в долг. Или… быть может, мне сходить к «Дядюшке» на Друри-лейн?

Но так как Мавр решительно покачал головой, Либкнехт больше не рискнул упоминать о ломбарде и, громко позвякивая медяками в кармане, спросил:

– Итак, что следует купить в первую очередь?

– Хлеба! – последовал ответ Мавра. – Картофель еще есть. Нет, молоко, пожалуй, важнее. – Мавр нахмурил брови. Как он мог забыть о самом важном только потому, что у него самого сосало под ложечкой! – Если бы хватило на молоко! Маленький Муш ужасно кашляет… Слышишь? Да и Франциске тоже молоко необходимо.

Мавр оставил своего гостя в прихожей и, чуть слышно ступая, вошел в спальню, поправил Эдгару подушку, откинул слипшиеся волосы со лба.

– Пусть он войдет! Я хочу поиграть! Дядя Уиль… – Маленький Муш снова надсадно закашлялся.

– Нельзя, Муш! Потерпи, будь храбрым, маленький Тиль! Когда ты говоришь, ты щекочешь глотку и выманиваешь кашель. А нам надо победить этот злой кашель, великий полководец Муш!

Мавр заставил себя говорить обычным веселым и ласковым голосом, и Муш мгновенно послушался. Он вытянул ножки под одеялом, приложил руку ко лбу и отрапортовал:

– Слушаюсь, полковник Чарли! – Затем откинулся на подушку, пытаясь улыбнуться отцу. – Злой кашель мы обратим в бегство, – добавил он храбро. И сразу же тяжко закашлялся. Грудь его ходила ходуном.

Мавр обнял ребенка и понемногу успокоил. При этом он озабоченно смотрел на Женни. Она поблагодарила его взглядом. Мавр подошел к ее постели.

– Ты должна признать, что я отличная сиделка! – сказал он.

Женни кивнула.

– Принеси мне Франциску. Она все время плачет.

Вновь укладывая малышку в колыбель, Мавр вспомнил о Либкнехте, который все еще разговаривал с Лаурой в прихожей.

– Отпусти Лауру на часок с дядей Уильямом. Пусть подышит свежим воздухом, – предложила Женни. – Да и тебе бы лучше уйти в библиотеку. Прогулка не повредит.

Однако Мавр отказался:

– Ты обо мне не беспокойся, любимая! На сей раз я здоров. Кнаккрюгге уже разделался со своим гриппом. Он стоит как скала. Я уж вас выхожу!

Его глаза сияли такой уверенностью, что Женни облегченно откинулась на подушки.

В прихожей Мавр помог Лауре одеться, как умел завязал ленты и сказал Либкнехту:

– Очень ветрено, дорогие мои! Будьте осторожны. Идите лучше теми улицами, где меньше дует. И принесите молока, а если сможете, то и хлеба. Если бы ты каждый день навещал нас, Уильям, мне было бы спокойней. Да, чуть не забыл! – Он достал письмо: – А это отошли, пожалуйста. Марка у тебя найдется?

Либкнехт кивнул:

– Найдется! – А сам озабоченно подумал: «Если я истрачу на марку свои пенни, то уж на хлеб и молоко, пожалуй, не хватит». Но для отвода глаз он бодро позвякивал мелочью в кармане пальто.

Мавр с улыбкой выпроводил их за дверь, затем, быстро вернувшись, принес Лауре рукавички.

– Voilà, Лерхен. Очень холодно!

Когда они ушли, Мавр еще немного постоял в темной и пустой прихожей.

Ветер дул в спину. Несмотря на холод, Лаура была рада, что наконец-то выбралась на свежий воздух.

– Не разговаривай! – заботливо напомнил Либкнехт.

– А у тебя есть деньги, дядя Уильям? Хорошо бы купить немного сала. Или мяса. Мавр уже три дня подряд варит картофельный суп. Может быть, он ничего другого не умеет, дядя Уильям? – поделилась она своей догадкой.

Либкнехт пробормотал что-то невнятное себе в бороду. Мысль его лихорадочно работала. Молоко – хлеб – мясо! Зайти за врачом! Сдать на почту письмо! С чего начать? Может быть, пойти с девочкой к Брауну, который иногда выручал его в трудный час? Но застанут ли они его? Вряд ли. Или к Фрейлиграту? Нет, у того также никогда ни гроша за душой. Да Мавр, наверное, и сам уже к нему заходил. Плохо дело! Либкнехт стал вспоминать, нет ли у него чего-нибудь, что можно заложить.

Лаура, заметив, что лицо его все больше мрачнеет, сочувственно сказала:

– А мяса нам и не надо. Кусочка сала, совсем маленького, тоже хватит. Ленхен всегда берет тонкое сало. Оно дешевле. – И она вопросительно посмотрела на дядю Уильяма.

– Гм! – только и произнес он.

– Нам бы колбасу «Никогда-не-убывай» из сказки о Гансе Рёкле! – вдруг весело сказала она.

– Хорошо бы! – Либкнехт засмеялся. – «Кукареку! Наедайся досыта, Ганс Рёкле!» – сказал Петушок – Золотой гребешок. – Он подмигнул Лауре в знак того, что отлично помнит сказку.

Лаура, заметив, что дядя Уильям снова повеселел, принялась рассказывать:

– Знаешь, Мавр не очень хорошо готовит. Он совсем не учился этому. А вчера тарелку разбил. Обычно-то он смеется, когда что-нибудь разобьет, а тут… – Лаура замолчала.

Невольное признание ребенка только ухудшило настроение Либкнехта. Да, если Мавр не смеялся, разбив тарелку, то дела совсем плохи!

Кое-где ветер сдул посыпанную на тротуарах золу, обнажив ледяные дорожки. Разбежавшись, Лаура прокатилась. Либкнехт задумался над тем, чтó только что услышал от девочки. Оказывается, Мэми пять дней уже не встает, а тут еще, как на беду, захворала Ленхен. Вернулась из магазина с пустой кошелкой и сердито сказала: «Никто больше в долг не дает! Нет, так дальше нельзя!» – и вдруг упала на стул, а с него соскользнула на пол. Лаура страшно испугалась. Ленхен никогда не болела, всегда была рядом, знала, как помочь. Мавр поднял Ленхен и отнес в кровать, а она, Лаура, расшнуровала ей высокие ботинки. Ленхен все время бормотала: «Завтра… завтра я… достану денег… золотые шары… Дядюшка…»

Мавр приложил ей мокрый платок ко лбу, и Ленхен вроде немного успокоилась. Но потом опять как крикнет: «Нет, нет, только не к Крысиному Усу!» «Наша Ленхен бредит. Это она о доме с тремя золотыми шарами», – тихо пояснил Мавр и велел Лауре почаще менять холодные примочки.

Тревога Либкнехта возрастала по мере того, как он узнавал всё новые и новые подробности. Купив на почте марку и отправив письмо, Либкнехт пересчитал оставшиеся деньги. На хлеб еще хватит, а на молоко – нет! Но ведь оно так необходимо Эдгару да и малышке тоже! Кто-нибудь, или булочник, или молочник, должен отпустить в долг!

Сначала они зашли в молочную. «Не уйду без молока! – внушал себе Либкнехт. – В конце концов, для других просить ведь легче, чем для себя!»