Любовь Воронкова - Детство на окраине

А может, они нарочно?!

— Правда, правда, — успокоила ее мама. — Собирай своих кукол в дорогу, «барынек» своих. Послезавтра поедем.

Соню охватило горячее счастье, будто река радости залила ее. Она не помнила, как прожила эти два дня. Воспоминание о Тае, о ее матери слегка ранило сердце, но Соня старалась забыть о них. Прибежала к ней Лизка, сидела около нее, помогала ей собирать и одевать куклу. Вместе решали, что взять с собой, каких «барынек» повезти. Будто и не ссорились они с Лизкой, будто и не убегала Лизка от Сони.

Лизка, прощаясь с ней, задумалась.

— Ты уедешь… — прохрипела она уже стоя у двери, — а я с кем?

— С Таей, — не утерпела Соня, чтобы не съязвить.

— Да, с Таей! Она когда водится, когда нет. Хорошо, думаешь?

Соня промолчала. Она знала, что это нехорошо. Но им обеим и в голову не приходило, что они могли бы дружно держаться вместе и не подчиняться Тае. Но разве можно ссориться с Семеновыми? Они богатые!

Мама укладывала вещи в белую плетеную корзинку, похожую на сундучок. Соня уложила платья своей куколки отдельно, в деревянный ящичек. «Барынек» Соня тоже взяла — отобрала самых добрых и милых. «Барыньки» поместились в коробке из-под конфет. Эту коробку когда-то давно ей подарила Дунечка, и поэтому Соня берегла ее. Да и картинка на коробке очень нравилась Соне — там на густой еловой ветке висела серебряная подкова и серебряными буквами было написано: «На счастье».

Отец утром, сразу после чая, пошел за извозчиком. Соня поспешно одела свою куколку Герду в красное пальтецо и синюю шапочку и сама оделась. Она сидела в своей белой с голубой подкладкой панаме, с куклой на руках и ждала. Сердце билось и дрожало, глаза расширялись от волнения.

— Что это глаза-то как вытаращила? — улыбнулась мама.

Но Соня будто не слышала. Почему это папы так долго нет? Ведь они могут опоздать на поезд!

— Поглядите тут за мужиком-то, — попросила мама Анну Ивановну. — Голодный насидится — такой он у меня беспомощный! Около хлеба будет сидеть — отрезать не догадается.

— Погляжу, погляжу! — успокоила ее Анна Ивановна. — Сама сварю. Не все ли равно — на двоих или на троих сварить!

— А с печкой-то справитесь?

— Ну, вот еще, хитрое дело!

Пришла прощаться Раида, худенькая, бледная, усталая.

— Ох, Никоновна, взяли бы вы и меня с собой! — сказала она. — Уж сколько я лет по траве не ходила!

Прибежала Лизка проводить Соню. Неожиданно, стесняясь и задевая за углы, в комнату просочился Коська. Он встал у двери и молча глядел на перевязанную веревкой белую корзинку, на Соню, сидящую в панаме. Вдруг дверь с шумом открылась, и появился чумазый, с синяком под глазом Ванюшка — Лук-Зеленый.

— Лизка, ты здесь?

— А чего тебе? — огрызнулась Лизка. — Ну, здесь.

— Мать зовет, да? — спросила Соня.

— Не! — Ванюшка весело подмигнул подбитым глазом. — Их никого дома нету.

— С утра — уже и дома нету? — удивилась мама.

— А их еще вчера всех вихрем закрутило!

— Глаз-то тебе кто подбил?

— Кто же еще? Хозяин. Хотел по голове, а попал по глазу.

Ваня все старался посмеиваться, старался показать, что ему все нипочем. Но у него это плохо получалось — уж очень он был бледный и замученный. На минутку он перестал усмехаться, задумался.

— У нас в деревне во ржи перепелов много… — сказал он, ни на кого не глядя, — прямо хоть руками лови. И речка тоже… Хорошая речка! Купайся с утра до ночи.

— Что ж, в Москве, значит, лучше? — спросила мама. — Бросил деревню-то!..

— Не, я не бросил. Отец помер, надо деньги зарабатывать. А мать откуда возьмет? А я бы разве бросил… Да тут тоже ничего! — Ванюшка встряхнулся и снова принял бодрый вид. — Только вот хозяин дюже дерется.

— Ты что же, Лизка, за него не заступаешься? — сказала мама, с жалостью глядя на Ванюшку. — Совсем ведь его забьет твой отец-то!

— Попробуй заступись! — проворчала Лизка. — Живо колодкой заработаешь. Он сразу колодкой в человека швыряет.

— Ох, всех бы я вас забрала с собой! — вздохнула мама. — Какие-то вы все зеленые… На речку бы вас, на лужок, цветов пособирать!..

На улице послышался топот копыт, подъехала пролетка.

— Приехал! — крикнула Соня.

Она вскочила, крепче прижала к себе куколку. Мама надела свою черную праздничную жакетку на шелковой подкладке и с шелковой тесьмой, накинула на голову косынку.

— Готовы? — спросил отец входя.

Он взял корзинку и понес к извозчику. Мама простилась с жильцами, взяла Соню за руку, и они пошли из квартиры. Лизка, Коська и Лук-Зеленый молча последовали за ними. Соня едет в деревню! В деревню! Далеко, туда, где шумят леса, растут цветы на лугу, поют птицы, зреет в траве ягода земляника, куда своими протяжными гудками зовут по утрам паровозы…

Соня была рада, что Лизка здесь, и Коська, и Лук-Зеленый. Дружба, значит, все-таки осталась. И как бы все было хорошо, если бы не Тая!

Воспоминание о Тае отравило хорошие, взволнованные минуты. Соня влезла на пролетку, уселась рядом с мамой и схватилась за ее рукав, чтобы не упасть.

— Прощайте! — крикнула она ребятам.

Отец поехал их провожать. Он кое-как примостился сбоку. Извозчик тронул лошадь, и она побежала с места привычной неторопливой рысцой. Соня хотела еще раз оглянуться на ребят, но мешал откинутый верх пролетки. А Лизка, и Коська, и Лук-Зеленый еще долго стояли у ворот и молча глядели вслед.

Отец сошел на повороте Второй Мещанской. Дальше ехать он не мог — надо было идти к коровам. Он теперь должен работать за двоих, а на это и времени надо вдвое больше.

— Цветы поливать не забывай, — наказала мама уж в который раз. — Красотку получше выдаивай — она тугая. Обед себе вари. Да язык-то свой придерживай, Христа ради!

Отец простился с ними и пошел домой. А они поехали дальше, на вокзал, туда, где каждый день гудят поезда и зовут, зовут и тревожат сердце, обещая множество неведомых и нечаянных радостей.

Саламата — заварное тесто.

По Владимирской дороге отправляли в царское время арестантов в Сибирь.

Яр — в то время ресторан, в котором гуляли богачи.