Лазарь Карелин - Девочка с красками

- Слышно, - кивнул отец. Он обнял дочь за плечи и предложил: - Пойдём-ка ко мне в номер. Там, кажется, поуютнее.

- Пойдём.

Обнявшись, они двинулись в путь по длинному, тёмному и грязному коридору, и Таня всё поглядывала, закидывая голову, на отца и всякий раз, взглянув на него, ободряюще ему улыбалась.

- А не идти мне сюда тоже было нельзя! - оживлённо пустилась она в пояснения. - Ты мне велел приходить в городской сад, а его ведь весь пересадили на горку.

А там, где был сад, скоро потечёт Большая Кама. Я забыла тебе об этом сказать вчера. Что делать, думаю. Надо бежать в гостиницу, а то и не найдём друг друга. Вот Дмитрий Иванович меня и проводил. Я его случайно встретила, он «на натуру» шёл.

- Вот как? - сказал отец. - Значит, сад теперь на горе, там, где раньше один пихтарник рос? И верно, хорошее место для городского сада.

- А как придёт к нам Большая Кама, немного повыше монастыря построят пристань. А сам монастырь, знаешь, папа, говорят, окажется на острове. Красиво, правда? Белые стены, колоколенка в небо, а вокруг будто самое настоящее море.

- Красиво.

- И пристань рядом. Остров, а рядом - пристань. Тоже высокая, с маяком. Как на море. Плыви куда хочешь! Правда, красиво?

- Правда. - Отец распахнул перед дочерью дверь своей комнаты. - Входи.

Таня задержалась на пороге.

- Сюда? - Она глянула в узкий, безрадостный мир отцовского жилья и снова услышала в себе этот быстрый-быстрый бег каких-то мурашек, повсюду, в спине, в кончиках пальцев, за ушами, после чего - она точно знала - вдруг втекают в глаза слёзы, и тогда уж сторожись, чтобы они не пролились из твоих глаз.

- Папа, а окно ты можешь открыть? Оно открывается?

- Оно открыто, дочка.

- Совсем-совсем?

- Да.

- А мне показалось… - Таня переступила порог и вошла в комнату, за окном которой было так же серо, как и в самих стёклах с прикипевшей к ним стародавней пылью.

Вошла и поспешно присела на краешек высокой кровати, сердито прислушиваясь к быстрому в себе бегу этих предательских мурашей, после которых начинаешь глупо реветь.

Отец притворил тихонько дверь и сел на стул - тоже с инвентарной биркой на самом видном месте. Таня приметила эту бирку, как только вошла. И бирку на кровати тоже приметила. Эти жестяные номерки здесь только и посвечивали, где-то пораздобыв для себя крупицы солнечных лучей. Такая же точно бирка на проволочке висела и на шейке графина. Это позабавило Таню.

- Как ожерелье какое-нибудь, - сказала она повеселевшим голосом. - Толстая тётка в гости пошла. Сама большая, а головка маленькая. И что ни шаг - то дёргается. А бусы, и серьги, и браслеты звенят, будто велосипед едет.

Отец проследил за её взглядом и усмехнулся.

- Приметливая. - Он пододвинулся вместе со стулом поближе к дочке. - Как это ты сказала: «На натуру»? А что это означает, знаешь?

- Знаю, - кивнула Таня и быстро глянула, распрямив пальцы, на свою ладонь, туда, где ещё недавно прилепилась капелька краски. Нет её! Исчезла! - Это когда пишешь или там рисуешь то, что открылось глазам вот прямо сейчас.

- Пишешь?

- Ну конечно, маслом, например.

- Маслом? Так ты, что же, у Черепанова в ученицах?

- Да, он меня учит на художницу. - Таня решилась и посмотрела на отца, широко распахнув глаза. - Он ведь тебя тоже учил, правда? - И, помолчав и поразглядев как следует отца - какое у него всё-таки незнакомо-грустное лицо! - она тихо, но торжественно, как там, в мастерской Черепанова, проговорила: - Я буду художницей, папа. Обязательно буду - Вот оно что!.. - Николай Андреевич ещё ближе придвинулся к Тане.

Теперь он стал разглядывать её. Он помнил её не такой. Что-то переменилось в ней, переменилось изнутри. Она стала совсем иной, чем та маленькая девочка - родная, близкая, но всё же маленькая и несмышлёныш, какой он её оставил три года назад, какой он её запомнил. С той Таней, с той его дочкой легко было говорить, думая о своём, её вопросы не требовали ответа, её слёзы просто было унять каким-нибудь пустяком, подарком там или сказочкой. А эта, нынешняя его Таня, пожалуй, сказку и не станет слушать. Пожалуй, не поглядит даже и на его подарок. Он вспомнил, ощутив внезапную растерянность, что забыл вчера отдать Тане нарядную, большеголовую куклу, которую привёз ей. И тотчас обрадовался, что забыл. Эта кукла тоже годилась для той Тани, которую он оставил три года назад, а не для этой, что сидит сейчас напротив него и так торжественно, так по-взрослому весомо произносит: «Я буду художницей!» Худенькая, со смешными косицами и с исцарапанными коленками, вся повытянувшаяся, но ещё совсем ребятёнок - и всё же, всё же незнакомо иная, будто вот-вот уже и взрослая.

«Зачем я приехал?! Повидать её?! Только за этим? Да, теперь это стало главным. Её надо было повидать. Обязательно! Теперь это становится главным. А раньше, когда потянуло в родной город, когда решился ехать, ты почти не думал о ней - о своей дочери. Ты думал о другом. -О чём же?! Всё оборвано здесь. О чём же ты думал?! Всё враждебно здесь ' тебе. О чём же ты думал? Куда, к кому ехал?!»

- Опять, опять ты задумался?! - Таня порывисто поднялась и прижалась к отцу, дичась ещё его и не умея сдержать себя. - Папочка, ну зачем у нас всё так? Говори! Ты обещал мне всё-всё объяснить! Говори!

- Прямо сейчас? - тревожно напрягшимся голосом спросил отец.

- Если можешь…

- Хорошо, Таня, давай поговорим. - Он поднялся. - Но только не здесь.

- Пойдём домой? - вскочила Таня.

- Нет, мы походим по городу, ладно?

- Пойдём, - сказала Таня и, взяв отца за руку, первая вышла из узкого, пропылённого, с безглазыми стенами номера.

И побежала, не выпуская отцовой руки, по коридору. И, пока бежала, ни разу не вдохнула воздуха и ни разу не раскрыла прижмуренных глаз. Быстрей, быстрей отсюда!

Ей казалось, что едва они выбегут с отцом на улицу, на воздух, как в-сё сразу станет на свои места и сделается простым, и понятным, и близким, как и все вокруг в родном городе.

Дом воеводы первым открылся им, когда они выбежали из гостиничных ворот. Таня хотела было тут же и позвать отца в этот дом, столь памятный ей ещё по тем временам, когда они бывали там вдвоём. Войти бы и услышать те удивительные слова, которые произносил там отец, совсем так же, наверное, и такие же, какие говорились тут много-много лет назад, когда в доме воеводы был не музей, а жил настоящий воевода. Таня тогда не запомнила эти удивительные слова - звонкие, протяжные, нет, певучие. Она не запомнила смысл этих слов, лишь запомнила звук. Мала была, глупа. Теперь бы она запомнила. Но теперь, вот прямо сейчас, нельзя туда. Теперь, вот прямо сейчас, будет у Тани с отцом очень серьёзный разговор, самый серьёзный за всю её жизнь.