Лев Квин - Мальчишечьи тайны

Мимо дома проехала автомашина. От сотрясения тихо отворилась дверца печи. Дима встал, нагнулся, хотел закрыть дверцу и… увидел свою фамилию. Она была написана на клочке бумаги, валявшемся на полу у печки. Подняв бумажку, Дима вгляделся — и не поверил своим глазам. Это был обрывок крупномасштабного плана школы с папиной подписью. План из папки!

Дима стоял посреди комнаты, судорожно сжимая в руке бумажку. Вихрем проносились обрывки мыслей.

Чужой портфель… Папин фронтовой друг… Маме ничего не говорить… Папки… Мотоцикл… Поездка в Н… «Будь на углу Шиловской и Некрасовской»… Значит, у научно-исследовательского института… Мама говорила, что в институте завершена очень важная работа… Обрывок плана школы у печки… Нет, не школы, ведь там теперь институт…

Институт! Антону Сергеевичу зачем-то понадобился план института! А потом он его порвал и…

Не смея верить себе, но уже твердо зная, что догадка верна, Дима распахнул дверцу печи. Там лежала куча пепла и обгоревших бумаг. Вот еще обрывки плана… А это что за клочок газеты? «…двиг сержанта Павлико… Танки шли на позиц… кинулся им навстречу с гранат…»

Слово в слово, как рассказывал Антон Сергеевич. Он просто выучил наизусть эту статью. И вот здесь в газете напечатан папин портрет. Тот, что на карточке. Антон Сергеевич просто переснял его…

Он никогда не знал папу. Он все выдумал… Но для чего? Зачем ему это потребовалось? Неужели…

Он враг! И Михаил Михайлович — тоже враг!

Враги! А он их пособник. Да, да, пособник… Он сам, своими руками отдал им план. Они купили его, бросили подачку — двадцатипятирублевую марку Ньясаленд. И он ничего не видел, ничего не понимал…

Немедленно к маме! Рассказать ей все! Еще можно поймать этих бандитов.

Нет! Нельзя впутывать маму в эту историю. Она ничего не должна знать — у нее ведь слабое сердце.

В милицию — вот куда нужно… Но уже без четверти шесть! А в шесть они будут его ждать.

Значит, сам, только сам…

К шести часам дождь перестал, но по всему чувствовалось, что ненадолго. Попрежнему торопливо ползти по небу, чуть не задевая антенны, угрюмые рваные облака. Шумели деревья, подрагивая листвой, прошитой дождем и ветром. Даже задорные воробьи не решались высунуть нос из-под стрех и сидели там, озабоченно чирикая.

Холодная капля сорвалась с проводов и шлепнулась Диме прямо на шею. Он зябко поежился. Сколько придется ждать? Ведь так можно совершенно окоченеть. Да и мотор…

Дима попробовал его завести. Нет, ничего, мотоцикл сразу же послушно заурчал. Безотказная машина!..

Сейчас уже, наверно, половина седьмого. Они запаздывают…

Что это? Словно кто-то хлопнул дверью… Вот еще, еще… Стреляют! Это в институте. Забегали в ограде люди… Что там происходит? Неужели они?..

Дима решил подъехать поближе. Но в этот момент совсем рядом раздался знакомый голос:

— Разворачивай! Скорей!

Это был Антон Сергеевич. Но в каком виде! Фуражки на нем не было, китель разорван.

Антон Сергеевич впрыгнул в коляску.

— Поехали… На шоссе!.. — Он говорил отрывисто, никак не мог отдышаться.

— А Михаил Михайлович? — спросил Дима.

Антон Сергеевич махнул рукой и торопливо оглянулся.

— Потом, потом… Давай, скорей…

Дима понял: Михаил Михайлович попался… А этот ушел. Но ничего, дяденька, ничего, «фронтовой друг». Сейчас, сейчас…

Дима напружинился, как перед прыжком. Все рассчитано. Доехать до угла, потом поворот налево. Несколько домов — и милицейский участок. Резкий тормоз и…

— Прямо, прямо! Не смей поворачивать! Продырявлю! — слышит Дима. Он скашивает глаза на Антона Сергеевича и цепенеет. Где протез? Нет протеза. Вместо него совершенно здоровая рука и в руке пистолет. Из маленького черного отверстия на Диму смотрит смерть.

— Пронюхал уже, да?.. Выезжай на шоссе. Сбавишь скорость — убью.

Дима подчиняется. Он чувствует — это не просто угроза. Убьет!

Стрелка спидометра мечется у цифры сто. Воздух упругий и плотный, стегает в лицо, мешает дышать. Дома, деревья, телеграфные столбы, белые тумбы проносятся мимо в бешеном хороводе, расступаясь перед мотоциклом и снова смыкаясь где-то позади.

Мостик. За ним начинается пригород. Но вот навстречу несется милиционер. Его фигура делается все больше и больше… Он стоит на перекрестке, загораживая путь, и машет палочкой: «Стой, стой!»

Дима сбрасывает газ. Но сбоку снова раздается резкий голос:

— Мимо! Убью тебя и ею.

В последний момент милиционер отскакивает в сторону. Дима видит его искаженное лицо, орущий рот. Но он не слышит ничего. Все перекрывает рев мотора.

Пошел пригород… Что делать? Свернуть в канаву? Это — смерть!

Ревет мотор… Мотоцикл несется вперед. Последние дома пригорода. Уже виднеется кирпичное здание казармы. А дальше пойдут поля.

Казармы! Там деревянные ворота. А за ними большой плац, где занимаются солдаты. Солдаты! Туда! Но если ворота закрыты? Ничего. Мотоцикл их распахнет… Другого выхода нет!

Дима изо всех сил наваливается на руль. Визжит возмущенная резина. Машина на полном ходу заворачивает влево и проносится сквозь открытые ворота на плац.

Каким-то чудом Дима удерживается на сидении. Он резко тормозит. Со всех сторон к мотоциклу бегут солдаты.

— Держите его! Держите! — кричит Дима и вдруг перед ним мелькает искаженное злобой лицо Антона Сергеевича.

Он чувствует сильный удар в плечо и падает, теряя сознание, от боли…

…Мы слушали, не шелохнувшись.

— На память от папиного «фронтового друга» у меня остались пулевое ранение в плечо и вот эта треугольная марка. — Дима открыл первую страницу альбома. — С плечом я, разумеется, ничего поделать не мог: на нем отметина на всю жизнь. А марку хотел изорвать, как только вернулся домой из больницы. Однако мама не разрешила: «Марка-то причем? Не тронь! Напоминает о неприятных вещах, да?.. Ничего, об этом не нужно забывать»…

— Так и осталась треугольная марка, на первой странице альбома, — закончил Дима свой рассказ.

Геша ходит по комнате, заложив руки в карманы брюк, и рывками выбрасывает вперед длинные ноги в старых, залатанных валенках — дома мама не разрешает носить новые. Он обходит вокруг обеденного стола, затем идет к балконной двери. Постоит здесь несколько секунд, равнодушно посмотрит, как за окном торопливыми хлопьями падает снег, и снова возвращается к столу.

— Садись за уроки, Геша. Хватит тебе вышагивать, — раздается из соседней комнаты мамин голос.