Лев Квин - Мальчишечьи тайны

На долю Димы досталось мыть на кухне посуду, что он и проделал с величайшим удовольствием.

Но самое главное ожидало его впереди. Вернувшись в комнату, Дима заметил, что Антон Сергеевич быстро прикрыл рукой какую-то бумажку, лежавшую на столе.

— А ну, шагом марш сюда, — шутливо приказал Антон Сергеевич. — Кру-гом! — скомандовал он. — Эх, герой, кто же это через правое плечо поворачивается? Еще раз. Кру-гом!

Теперь, повернувшись лицом к столу, Дима вдруг увидел на нем почтовую марку. Треугольную!.. Он склонился над ней. Ну конечно, это была…

— Бери свою Ньясаленд, в память нашего знакомства.

Дима попятился.

— Нет, нет… Я не возьму, что вы! Ведь она двадцать пять рублей стоит!

— Бери, говорят тебе, — нахмурился Антон Сергеевич. — Двадцать пять рублей!.. Ты сын моего друга — какие тут могут быть счеты!.. Бери!.. Послушай, ведь ты меня просто обижаешь.

Не взять Дима не мог. Да и особенно отказываться не хотелось. Шутка сказать — треугольная Ньясаленд!

— Спасибо! Большое вам спасибо!

Он осторожно взял марку кончиками пальцев и осмотрел ее придирчивыми глазами филателиста. Так… Зубчики все целы, нигде не просвечивает, штемпель виден отчетливо…

Куда бы ее положить, чтобы не смялась?.. Дима вытащил из кармана небольшую книжицу и вложил в нее марку.

— Что это у тебя? — заинтересовался Антон Сергеевич, увидев на обложке книжки мотоцикл.

— Удостоверение члена мотоциклетного кружка.

— Вот как! Значит, ты мотоцикл водишь?

— Ага… — Дима спрятал книжку в карман. — Только я прав еще не имею. Их с шестнадцати лет выдают. Но езжу неплохо, вы не думайте… Инструктор говорит, что я лучший в группе, — похвалился он. — А у нас обучаются и десятиклассники…

— Ишь какой!..

Антон Сергеевич прилег на постель, вытащил папиросу, зажег спичку, прикурил. Он так ловко проделывал все это своей единственной рукой, что Дима не удержался от восхищенного восклицания:

— Здорово!

— Что здорово? — спросил Антон Сергеевич. — Ах, вот ты о чем! — догадался он. — Нет, брат, это еще не здорово. Мне надо тренироваться и тренироваться. Вот скоро я начну работать, а у нас, у архитекторов, знаешь, сколько чертежных работ… Да, работать! — Он выпустил струю дыма и резким движением повернулся к Диме. — Знаешь, о чем я думаю? Я скажу тебе. Твой отец хотел построить здесь театр.

— Театр? — переспросил Дима.

— Да… Он мне много раз говорил. Это была его заветная мечта… То-есть какая там мечта! Реальность, самая настоящая реальность! Он уже начал работать над проектом до войны… И вот я решил завершить начатое твоим отцом… Но, понимаешь, — озабоченно нахмурился он, — нигде его бумаг не найду — эскизов, набросков и прочее. Был уже в архиве, в музее — нет!.. Но ничего, все равно найду.

О чем говорит Антон Сергеевич? Он разыскивает папины бумаги? Так ведь они…

— Папины бумаги? Они у нас, — воскликнул Дима. — Две папки.

— Не может быть! — Антон Сергеевич вскочил с кровати. — Мальчик милый, ты не представляешь, что это для меня значит!

— Я сейчас… — Дима ринулся к двери.

— Только смотри, маме ничего не говори, — крикнул ему вслед Антон Сергеевич. — Помни: для нее это должно быть сюрпризом…

Папки лежали в книжном шкафу, на верхней полке. Они были большие и тяжелые. Мама запрещала Диме их трогать — папки считались семейной реликвией. Однажды Дима полез зачем-то в шкаф и уронил одну из них. Рисунки, чертежи, планы — все это рассыпалось по полу… Мама не стала его бранить. Она только сказала:

— Здесь папины мысли…

И он долго корил себя за неловкость.

Поэтому сейчас, когда Дима открыл шкаф, у него екнуло сердце: а можно ли брать их? Не сегодня-завтра мама заглянет в шкаф… Но, с другой стороны, ведь он берет папки не для баловства. Антон Сергеевич — папин фронтовой друг, он продолжит его работу…

Дима решил показать папки Антону Сергеевичу и сразу же унести их обратно домой. Если там окажется то, что он ищет, придется сказать маме.

Получилось иначе. Антон Сергеевич попросил оставить папки до утра. Дима заколебался.

— Только на одну ночь, — уговаривал его Антон Сергеевич. — Понимаешь, это же не так просто — взял и посмотрел. Надо изучить каждый чертеж, каждый план… Неужели ты мне не веришь?

Дима вспомнил про подаренную ему марку и, скрепя сердце, согласился.

Дома он целый вечер провел за своим альбомом. Все примерял, куда поместить треугольную марку. Вообще-то ей полагалось быть в конце — там, где у него находились африканские страны. Но Дима не хотел загонять туда лучшую марку коллекции.

В конце концов он обернул марку целлулоидной бумагой — чтобы не запылилась — и приклеил на первую страницу альбома. Потом отошел, полюбовался со стороны. Марка выглядела просто замечательно.

Он не заметил, как сзади подошла мама.

— Что за марка? — услышал он ее голос и быстро обернулся.

— Ньясаленд.

— Та самая? Сменял-таки у Глеба?

— Сменял, — пробормотал он и покраснел…

Дима снова принялся за альбом. Но уже не ощущал радости при виде треугольной марки. Первый раз в жизни он соврал своей маме. И хотя Дима успокаивал себя — ведь дал слово Антону Сергеевичу! — на душе было тревожно, беспокойно, словно он сотворил что-то нехорошее.

Если бы Дима мог в то время увидеть Антона Сергеевича, его беспокойство возросло бы еще больше. Фронтовой друг его отца разбирал груду планов и чертежей, вываленных из папок прямо на стол. Он работал обеими руками. На постели валялась длинная — до локтя — черная перчатка с металлическими пластинами под кожей. Она и придавала совершенно здоровой правой руке вид протеза.

Антон Сергеевич был не один. Ему помогал человек, которого он называл Михаилом Михайловичем, — мужчина лет тридцати с нездоровым одутловатым лицом. Оба они работали молча, сосредоточенно.

— Может, это? — Михаил Михайлович развернул сложенный вчетверо лист ватмана.

— Он! Честное слово — он! Со всеми подробностями… — Антон Сергеевич склонился над планом. — Вот здесь, в этой комнате хранятся формулы. Несгораемый шкаф стоит у стены. Вот дымоход… Ну что? Выходит, недаром я таскался за этим мальчишкой! — он с торжеством взглянул на Михаила Михайловича. — Всё! В воскресенье проводим.

Тот вздохнул.

— Вам видней… Но вы учитываете, что с пятнадцатого апреля вводится летнее расписание поездов?

— Ну и пусть…

— Так ведь вечерний поезд по новому расписанию проходит на три часа позже.

— Черт возьми! — Антон Сергеевич потер лоб рукой. — Так не годится. За это время поднимется шум, и мы можем застрять.

Он зашагал по комнате большими шагами, покусывая губы и морщась, словно от боли.

— Сколько отсюда километров до Н.?