Владимир Добряков - Две строки до востребования

— Уходишь, что ли? — равнодушно перебил Гринька.

— К Тосе. День рождения у нее…

— А это продавать не буду! — Гринька ткнул ботинком в мешок с семечками.

— Что так? Или тридцатка лишняя в доме помешает?

— Сказал — не буду! Чтобы милиционер прицепился?

— И ладно. — Мать беспечно махнула рукой. — И сами управимся. Вкусные. Я и брать-то не хотела, да баба на станции подкатилась настырная: бери, бери, в городе втрое продашь… И ладно, сынка, сами управимся. Надолго хватит…

После ухода матери Гринька раскрыл учебник географии, а потом даже заинтересовался — лишний раздел прочел, который Василий Васильевич еще не задавал. Хотел было и за примеры по математике взяться, да раздумал: первомайские праздники на носу, обойдется. От нечего делать Гринька потасовал растрепанные карты, взглянул на ручку с серебристыми кнопочками. Усмехнувшись, он на чистом тетрадном листе вывел красными чернилами: «Дураки!» А рядом — синими чернилами: «Идиоты!» И наконец — черными: «Пеньки с глазами!»

Полюбовался своей работой и задумался. Прижмурил глаз.

— А сам кто? — спросил вслух. — Сам-то и есть пенек!

В самом деле Вавилон-то, видать, перетрусил не на шутку. Вот сумку ему и подсунул. «Пенек натуральный и есть! Даже не знаю, что в ней!» Встав с дивана, Гринька с трудом поднял матрас и вытащил желтую сумку. Тяжелая. Что же все-таки там?

Еще в воскресенье со всех сторон оглядел он сумку, но расстегнуть ее так и не хватило смелости. А сейчас почувствовал, что не сможет успокоиться, пока не посмотрит. Однако не тут-то было: металлический язычок на конце молнии утоплен в специальный замочек с дырочкой для ключа. Не так-то прост Вавилон! В коробке из-под леденцов Гринька отыскал какой-то маленький ключик, но, конечно, толку от него было, как от старой кочерыжки. Тогда согнул гвоздик и минут пять крутил им в разные стороны. И что-то щелкнуло в замочке. Потянул язычок — он вылез.

Не без волнения расстегнул Гринька молнию. Сумка была набита какими-то вещами, уложенными в прозрачные мешки. Вытряхнул из одного — джинсовые брюки! Вот, оказывается, какой у Вавилона товар. Покопавшись в сумке, Гринька на самом дне нашел пачку красивых, цветастых ярлыков. «Не по-нашему написано, — с уважением подумал он. — Не взять ли парочку?..» Но ярлыки были туго перевязаны тесьмой, и он не рискнул развязать. Нельзя. Вдруг пересчитаны? С Вавилоном хитрить опасно. Теперь бы вот уложить получше, как было. Если догадается, что лазил, по головке не погладит.

Водворив наконец сумку на место, Гринька для надежности прикрыл ее газетой. Скорей бы воскресенье — пусть забирает свой товар.

Так и не успел Аркадий Федорович нажать клавишу включения. Он взял из рук Леночки черные ботинки, осмотрел их и прежним шутливым тоном заметил:

— На меня… слегка маловаты. — И выставил вперед ногу. — Пользуюсь услугами магазина «Богатырь». А это тридцать седьмой. Хотя несколько и разношенный.

— У меня тридцать третий, — посчитала нужным сообщить Леночка, будто ее могли заподозрить в том, что она не узнала своих собственных ботинок.

Было трудно вот так, сразу, переключиться на иную волну, и Лидия Ивановна тоже чуть выставила ногу, приподняв, точеный каблучок.

— Тридцать шестой! Так что увольте — не мои.

И тогда они втроем вопросительно посмотрели на Костю. А тот стоял красный, словно минуту назад выскочил из парной бани, и мучительно соображал, как поступить: признать, ботинки за свои или тоже отказаться? Понимал: и то, и другое — плохо, ужасно плохо! Все это таит кучу опасностей. Как же он оплошал! Целый час возился с дурацким пылесосом и не догадался сбегать к Гриньке отнести ботинки…

Чтобы как-то выгадать время, Костя пожал плечами, на что отец тут же отреагировал:

— Туман загадочности сгущается сильнее.

Что же все-таки придумать?.. Но вот Костя, кажется, ухватился за спасительный кончик — дурачком надо прикинуться. Может, и пройдет?

— Не знаю, — произнес он, и снова его острые ключицы чуть не до самых ушей приподняли клетчатую рубашку.

— Лида, — Аркадий Федорович взглянул на жену, — ты что-нибудь понимаешь?

— Пока знаю лишь одно, — в голосе матери уже не оставалось ничего от беззаботной веселости, — этих ботинок я не покупала и вижу их впервые.

— Правильно, — охотно подтвердил Костя, — и я сегодня увидел их первый раз.

— Любопытная история! — входя в роль детектива из фильма о преступниках, сказал Аркадий Федорович. — Остается предположить, что ночью таинственный незнакомец, прокрадывается к нам в квартиру с благородной целью — осчастливить нашего сына парой поношенных ботинок тридцать седьмого размера.

Леночка прыснула в кулак. Даже Костя улыбнулся.

— Вы не поняли, — пояснил он. — Я же не сказал, что только сейчас увидел эти ботинки. Я сказал, что сегодня увидел их впервые. То есть не сейчас, не в эту минуту, а сегодня…

Костя говорил, казалось, очень искренне, простодушно, и длинные девчоночьи ресницы его взмахивали, точно крылья бабочки. Все с интересом и напряженными лицами ждали, что же наконец последует дальше, за этим густым чертополохом слов.

— Сегодня, значит, впервые увидел, — продолжал Костя. — На реке. Одному мальчишке сандалии мои понравились. Он и пристал ко мне, чтобы я дал ему поносить. Хорошие, говорит, сандалии, бегать легко. Бери, говорит, вместо сандалий мои ботинки. Я не хотел отдавать. Мне, говорю, дома влетит за сандалии. А он пригрозил: не хочешь, говорит, меняться — так заберу. А он парень здоровый, во какой, выше меня на голову. И я подумал: не идти же домой босиком. Вот и взял эти самые ботинки…

Костя слушал себя и удивлялся: здорово как получается. Просто нельзя не поверить такому правдоподобному рассказу.

— А на речку я пошел, потому что хотел посмотреть, какая вода. В классе ребята говорили, будто некоторые люди уже купаются. Я и захотел поглядеть. Только наврали, никто и не купается. Даже днем, когда вода сильнее нагревается, чем утром, и то никого не было видно.

— Но ты же искупался, — со смешком сказал отец.

— Чего? — Костя растерянно уставился на него. Хитрый! На пушку берет. — Дурак я, что ли, в такую холодину лезть!

— А чихаешь отчего?

— Ну…

— Так, сын дорогой. — Аркадий Федорович взял Костю за плечи, усадил к столу. И сам сел напротив. — Не знаю, как в будущем, может, и получится из тебя знаменитый сочинитель, а пока не шибко складно выходит. Купался?

— Нет, папа, честное слово.

— С честным словом обожди. Это слово — для честных людей… Пусть не купался. Ладно. Раздевался? По воде бегал?.. Вижу, вижу, глаза выдают: бегал. Теперь с ботинками развей туман. Столько тут напустил этого туману, что кроме вранья ничего и не видно. Говоришь, на сандалии парень польстился? А почему, скажи, пожалуйста, если плечи у него — во! — Аркадий Федорович развел по сторонам руки, — да на целую голову выше тебя? Ему твои сандалии не на ногу впору, а на нос. Что ответишь?