Владимир Добряков - Две строки до востребования

А Косте уже и отвечать не хотелось. И всякую ерунду выдумывать показалось противным. Выходит: никакой он вовсе не честный человек, а бессовестный врун.

— Это Гринькины ботинки, — хмуро сказал Костя.

— Опять — Гринька! — Лидия Ивановна всплеснула руками.

— Поменялись? — Отец не сводил глаз с сына.

— Утонули. — Костя вздохнул с такой обреченностью, словно и сам собирался идти ко дну.

Сестренка тотчас кинулась в переднюю.

— И правда, нету сандалий, — возвратилась она и живо спросила: — Совсем-совсем утонули? А как они утонули?

— Вот именно, — присоединился Аркадий Федорович.

Пришлось рассказывать. Однако о главном Костя ни словом не обмолвился. Сандалии, в общем, ерунда. Не новые. Чего уж так ругать-то за них? Да и не хотел же топить. Так получилось. А школа…

Выслушав хотя и сбивчивый, но все же довольно забавный рассказ о кожаных утопленниках, Аркадий Федорович сокрушенно покрутил головой и, помолчав, как-то непонятно, странно спросил:

— Ну, а дальше?

— Что дальше? — Поднять глаза Костя не посмел. — Все.

— Все? — с нажимом переспросил отец.

Костя собирался в третий раз пожать плечами, но в носу у него вдруг защипало, дыхание перехватило, и он с радостью подумал, что снова начнет чихать. Хорошо бы! Мама сразу забеспокоится, тут и разговору конец. Костя и рот уже открыл, а чих… куда-то пропал. Наверно, Костина радость спугнула его.

— Сам доскажешь? — напомнил отец. — Или помочь?

Вот ведь пристал! И на что это намекает?

— Значит, не хватает смелости?.. Ладно, помогу. Вода, говоришь, в реке немного прогрелась… Так в котором часу Гринька за сандалией нырял? И когда с ботинками, из дома вернулся?

«Догадался», — холодея, подумал Костя.

— Неужели и в школе не был? — Вместо ямочек на щеках у матери появились красные пятна…

А как хорошо начался этот вечер!

Сестренка вздохнула:

— Так хотела потанцевать.

Мама сняла красивые туфли.

Отец вынул из магнитофона кассету с музыкальными записями.

Костя, не поднимая головы, сидел за столом…

Было далеко за полночь, а в комнате, где рядом стояли кровати родителей, все слышались приглушенные голоса.

— Аркаша, я боюсь за него. Это страшно: смотрит чистыми, правдивыми глазами и лжет.

— Не паникуй. По-моему, ты сильно преувеличиваешь. Совесть у него не потеряна.

— Ты так спокоен…

— Это я-то спокоен?!

— Влияние отца на сына огромно. Дочь, та, действительно, ближе к матери…

— Не спорю… Ох-ох! Руки не доходят. За план спрашивают, за качество спрашивают, за рентабельность, ассортимент — спрашивают, за общественную работу — тоже непременно отчитайся. А вот за сына — нет спроса.

— Не скажи. Беда случится…

— Ясно. Потом-то спросят. И крепко… Ладно, будем думать. Я, пожалуй, еще к матери Гриньки наведаюсь. Парнишка-то без отца. Бабушку только что похоронили… А видишь, с сердцем — ботинки принес. В ледяную воду сиганул. Это, знаешь, характер…

— Обожди, Аркаша… Слышишь, кашляет? Не заболел бы. Утром не забыть — еще аспирину дать…

Какой-то микроб все-таки сделал свое коварное дело. Воспользовался тем, что Костя простыл в реке, ослаб, он, этот микробный агрессор, собрал под вражеские знамена такую армию своих невидимых сообщников, что Косте пришлось совсем-совсем туго.

Случалось, Костя заболевал и раньше — то на коньках перекатается, то без меры налопается мороженого, а однажды на стадионе промок до нитки, — но полежит день-другой, поглотает микстуры, чая с малиной выпьет, пропотеет — тем неприятности и кончались.

А в этот раз больше недели провалялся. И что уж совсем обидно — в майские праздники. Люди на демонстрацию идут, оркестры гремят, плещут на ветру флаги, рвутся из рук малышей тысячи надувных шаров, над всем этим буйством красок и радости — золотое и жаркое солнце, а Костя… лежит с температурой. Кашляет. В ногах слабость. Только и смог, что у окошка минутки две постоял, чужой радости позавидовал.

Врач два раза приезжала. Молодая, лицом вроде симпатичная, и голос ласковый, но Костя уже готов был возненавидеть ее. Издевалась, как хотела. Дыши… Не дыши… Глубже… Еще глубже… Покажи язык… Ляг на живот… Теперь ляг на спину… А еще отворачивала веки и смотрела в глаза, щупала под ушами. А по несчастной грудной клетке его, бокам и спине колотила пальцами так долго, будто какой-то марш разучивала.

А потом она начинала пугать маму. Что эта мучительница говорила ей, Костя не знал (в другой комнате секретничали), но он видел: глаза у мамы становились тревожными и суетливыми. И отец был в тревоге. Приходя с работы, подолгу стоял у его кровати, слушал, как дышит Костя. И если тот открывал глаза, поспешно произносил: «Спи, спи…»

Леночка по комнатам ходила на цыпочках и говорила только шепотом.

Лишь на пятый день Косте полегчало. Он уже не проваливался в топкое, как болото, бредовое забытье, когда непонятно мешаются явь и небыль. Попросил есть.

И сразу в доме все повеселели. Сестренка улыбалась ему, заботливо поправляла одеяло и спешила сообщить новости:

— Еще день-два — и яблони зацветут. А вишни у школы — ты бы видел! — белые-белые. Ну точно снегом обсыпаны. А знаешь, сколько на градуснике сейчас?

— Наверное, семьдесят. — Косте была приятна болтовня сестры. Радовало, что он может слушать и даже сам пошутить.

— Глупый. Семьдесят не бывает. Двадцать один градус! Вот сколько. Как летом. А знаешь, мы летом в Крым поедем! Тебя на море надо поправлять. Папа так сказал.

— Ребята про меня спрашивали?

— Ну конечно! Только к тебе никого пускать не разрешали.

— А кто спрашивал?

— Сима. Ленька Криворучко… Еще другие…

— А Гринька?

— Ну и что? Спрашивал. Да, спрашивал! Но я бы, Костя, не советовала водиться с ним. Ведь ты и заболел из-за него. — Видя, что брат не останавливает ее, Леночка еще больше осмелела: — Он очень плохой. Я сама видела, как одного мальчика он заставлял есть землю. А у другого двенадцать волосинок из макушки выдернул. Тот ему что-то проиграл. Из таких, как Гринька, настоящие хулиганы получаются. Папа даже хочет к его матери пойти, чтобы она строже смотрела за ним…

И Аркадий Федорович очень обрадовался, что сын наконец-то пошел на поправку.

— Ну, сочинитель, — потирая руки, сказал он, — и напугал же нас. Боялись, осложнением кончится… Полезешь еще в студеную воду?

— «Моржи» и зимой плавают.

— Сравнил — «моржи»! Они специальную тренировку проходят. И не один год к тому же. Лучше пока к морю десант выбросим. С середины июня у меня отпуск, вот всем семейством и двинем к синему Черному морю. Одобряешь?

— Здорово, — улыбнулся Костя. — Ты командиром будешь, а я кем?

— Тоже в начальство метишь? — подмигнул отец. — А не рано? Может, просто рядовым тебе быть? Рядовой-отдыхающий. Рядовой-ныряющий. Рядовой-загорающий. Плохая разве должность?