Владимир Добряков - Две строки до востребования

— Было, слава богу, в кого! — Валентина оживилась. — Дмитрий-то, муж, если не соврать, еще и подюжей вас был. Картошку, помню, копали у мамы. Поднял мешок, а пиджак на спине так по шву и разошелся. В отца Гриня. Да ведь и я, — с беззаботной веселостью оглядела себя Валентина, — на ветру не гнусь. Подружки уж смеются: «Валюшка, через день ешь — талию загубишь!» А я не слушаю. Еще раз грешница — люблю-ю поесть… Может, налью все-таки рюмочку?

Киселев взял ребристый графин с вишневой наливкой, посмотрел на свет.

— Играет. Собственное производство?

— Дело нехитрое. Ягоды из варенья. А попробуйте на вкус. Высший сорт наливка!

— Ну, если высший — грех не отведать…

Выпив, Аркадий Федорович похвалил наливку и отставил рюмку подальше от себя, словно говоря этим: как ни хороша, а я — пас, дело прежде всего.

— Я на металлургическом работаю, Валентина Петровна. На стане «2000». Слышали о таком?

— Чего-то говорили по радио.

— Интересный цех. Очень интересный. Вот сыну хочу показать. И Гриню мог бы прихватить за компанию. Посмотреть на это стоит. Цех — последнее слово науки. Сплошная автоматика. Как, Валентина Петровна, вы не возражаете?

— А чего ж, пусть поглядят.

Ни интереса, ни одобрения в ее словах Аркадий Федорович не услышал.

— Седьмой класс ребятишки наши начнут осваивать, — со значением заметил он. — Взрослый народ. Раз-два, и школа позади. Дорогу выбирай. Работать идти или дальше учиться, в институт.

— Знаю я этих ученых! — с неожиданной неприязнью сказала Валентина. — Вот где он сидит у меня! — Она похлопала себя сверху по шее. — Выучила одного! Нечего моему Гриньке в институтах делать. В рабочие пусть идет. И денег больше.

— Не спорю, — согласился Киселев, — рабочий человек — дело почетное. Только ведь стать настоящим рабочим тоже не просто. Человеком надо прежде стать. А с ними, Валентина Петровна, сейчас трудно, с ребятишками. Одеты, сыты, здоровые, сильные, много соблазнов. Кажется все доступным, все позволено… Недолго и заплутаться, не той дорожкой пойти.

— Одна тут заявилась ко мне, — вспомнив что-то, недобро усмехнулась хозяйка квартиры. — Тоже из вашего шестого дома. На Гриню моего жаловаться пришла: вроде стукнул сынишку ее или как-то обозвал… Говорила-говорила про воспитание да про кривую дорожку тоже. Ну, я слушала-слушала, а потом так разогнала ее — и про лифт забыла, до первого этажа бегом.

— Все же быть с ребятишками построже не мешает, — сказал Киселев. — И построже, и поближе. Чтобы знать, чем живут.

— Сами меж собой разберутся. Получше нас. — Валентина беспечно махнула рукой. — Если уж человеку написано на роду быть вором — и будет вором. А человека хорошего, хоть в котле вари, таким и останется.

Киселев на этот счет мог бы и поспорить, но не стал. Пустая трата времени. С улыбкой посмотрев на потрепанную колоду карт, он спросил:

— Это как же в такие играть? И масть, наверно, не различишь. Гриня играет?

— В «дурачка» с ребятишками режутся. Нехай себе. Сама, бывает, сяду с ним сыграть конок, а глядишь, и два сыграем, и три. Карты-то у нас и другие есть, хорошие… А вы к чему это про карты спросили? — Она подозрительно взглянула на Киселева.

— Да так просто, — смутился он. — К слову пришлось. Увидел и спросил.

— Увидел! — Валентина встала, прошла к зеркалу, поправила парик. — Если слова мне какие из лекции пришли говорить, то это, извиняюсь, ни к чему мне. Знаю я про воспитание. Слышала-переслышала. А Гриню — пусть что ни говорят про него — в обиду не дам. Он хороший. Меня жалеет. А если когда и поругает, то за дело.

Киселев тоже поднялся с места.

— Простите, Валентина Петровна, если что не так сказал. Я вашему сыну только хорошего желаю. Пора мне.

— Уходите? — огорчилась хозяйка. — Что же так скоро? Хоть семечек взяли бы. Жену угостите, сына.

— У меня еще и дочка, — улыбнулся он.

— Так берите! — обрадовалась Валентина. — Не жалко. Всю тарелку берите.

Все брать Киселев отказался, однако добрая часть содержимого тарелки с помощью радушной хозяйки переместилась в его карман…

Вызвав снизу кабину лифта, Аркадий Федорович раскусил семечко и подумал: «Хорошая женщина. Только кто там кого воспитывает — сказать трудно. Да, помощи от нее, видно, не дождаться».

Дома Киселев набрал номер телефона лаборатории института, где работал Галиев.

— Ашот, салям алейкум! — сказал он в трубку. — С магнитными датчиками я тут кумекаю понемножку. Схему любопытную набросал. Если не возражаешь, сегодня вечером забегу к тебе на часок. Будешь дома?.. Вот и хорошо. Потому что завтра не могу, никак, понимаешь, не могу прийти. Занят буду… Итак, сегодня вечером.

Аркадий Федорович положил трубку и прошел в переднюю. Открыв дверь кладовки, он достал с полки кожаную сумку. Качнув головой, провел пальцем по глянцевитой коже. Пыли-то! Это сколько же — с год, наверное, не раскрывал сумку?..

В тот предвечерний час, когда Аркадий Федорович и Ашот Галиев, склонившись над столом, взвешивали достоинства новой схемы магнитного датчика, по загородному шоссе мчалась бежевая машина «Жигули». На опознавательном знаке перед четырехзначным номером стояли латинские буквы «SU».

В машине сидели двое. За рулем — худощавый мужчина в кожаных перчатках, дымчатых очках и берете. Фиолетовая трикотажная рубашка была свободно расстегнута и заправлена в потертые джинсы, туго обтягивавшие его длинные ноги. В зубах он держал толстую сигару.

Рядом сидела очень молодая и хорошенькая женщина в седом парике. Губы ее были намазаны бледно-зеленой помадой. Сидела женщина будто бы небрежно — нога в желтых брючках закинута на ногу, однако в позе ее чувствовалась какая-то скованность. Это впечатление усиливалось и от того, что поверх серой с блестками кофты, наискось, от бедра к плечу, темнел широкий страховочный ремень. Таким же ремнем был пристегнут и водитель машины.

— Леди, — не вынимая сигары, голосом Вавилона сказал водитель, — вы хорошо помните свою скромную роль?

— Перестань! — голосом Наташи ответила модно одетая спутница. — Как ты можешь в такие минуты шутить!

— Я где-то читал: шутка снимает напряжение. Запомни: ты ничего не говоришь. Сидишь, и все. Лучше даже, если отвернешься. Будто тебя это совершенно не касается. Или смотри журнал.

— Хорошо, отвернусь. Меня это действительно не касается.

— Не капризничай, Нат, — миролюбиво сказал Вавилон. — Ты же согласилась поехать.

— А что мне оставалось делать? Двое обанкротившихся рыцарей чуть ли не упали в ноги. Я же не каменная — согласилась помочь. Даже вымазала этой мерзкой помадой губы. — Наташа достала из сумочки пудреницу с зеркалом. — Фу, как лягушка. Смотреть противно.