Владимир Добряков - Две строки до востребования

— Но вы не расстраивайтесь, ребята. Уж я как-нибудь постараюсь. Самому жуть до чего интересно взглянуть, что у нас тут получилось! — И Аркадий Федорович похлопал по кожаной сумке, где лежали отснятые кассеты и кинокамера. — В общем, покупайте в следующую субботу билеты и занимайте лучшие места.

И зачем было, черт побери, ввязываться в этот дурацкий спор! Глупейшая получилась сцена — базарный крик, а не разговор мужчин. Видел же: отчим с утра под газом, на рожон лезет, промолчать бы, так нет, в дискуссию пустился!

Конечно, железные нервы нужны, чтобы делать вид, будто ничего не видишь, ничего не слышишь. Особенно эти попреки: «Да я в твои годы!..» Как перец горький эти попреки. Тут Вавилон и сорвался:

— Жил бы я в то историческое время, возможно, и я повторил бы вашу исключительно героическую биографию.

— Ты еще смеешься над моей биографией! Да я в двадцать лет…

— Знаю, знаю, Василий Федотович, слышал: по случаю нехватки стипендии разгружали по ночам вагоны на станции.

— Вот именно! И учился! И как учился! А ты…

— Не всем гранит науки по зубам. У меня, Василий Федотович, зубы слабые, крошатся.

— Сопляк! Циник! Не забывай — на чьи деньги кормишься.

— Уж не на ваши ли? — Вавилон (дело происходило на кухне) дернул дверцу холодильника. — Вот она, ваша пенсия. — И показал на бутылку «Экстры». — Час назад цепня была, а тут и половины не осталось, только на опохмелку ним. Пили бы, дорогой папаша, меньше. Руки у вас трясутся.

Лицо отчима, и без того красное, потное, побагровело. И ярости топнул ногой:

— Ты как со мной разговариваешь! Мальчишка! Сопляк! Я вот позвоню в типографию, пусть общественность на тебя воздействует. Заодно пусть узнают, как тряпками заграничными торгуешь! Фарцовщик! Спекулянт!

Может быть, отчим на драку его провоцировал? Чтобы милицию потом вызвать? У Вавилона и такая мысль мелькнула. Он больно сжал на изуродованной руке пальцы и медленно, гася волнение, произнес:

— Напрасные хлопоты, Василий, Федотович, общественность типографии вам не поможет. Три дня как подал заявление на расчет.

— На мою пенсию не надейся! — взвизгнул отчим.

— Не беспокойтесь. На это я рассчитываю меньше всего. — И Вавилон вышел из кухни. Хотя бы мускул дрогнул на его лице.

Но едва он очутился у себя в комнате и затворил дверь, как в гневе пнул валявшийся у порога шлепанец и длинным, сильным махом плашмя кинул свое тело на тахту, гулко ухнувшую всеми стальными пружинами.

В таком положении — с раскинутыми руками, уткнувшись лицом в жесткий ворс одеяла — он лежал не менее четверти часа. Все было плохо. Все. Хотя бы с теми же деньгами. Операция позорно провалилась. Даже те деньги, что получил за единственную пару джинсов, пришлось тогда же отдать Роману. Не захотел бородатый друг-приятель ждать. Неожиданно потребовал уплатить долг.

— Старина, скажу безусловно и чрезвычайно. Нарисовалась ситуация, которая вынуждает меня быть человеком без сердца… Догадываешься?

— Не совсем, — мрачно ответил Вавилон.

— Ну, это же просто, как созревшее осенью яблоко. Мой кредитоспособный папочка — ты это знаешь — далеко. И потому несколько уменьшить сумму его вклада на сберкнижке я пока не имею возможности. А расходы вдруг нагрянули, точно землетрясение в семь баллов по шкале Рихтера.

И тут Роман, как говорят спортсмены, нанес удар ниже пояса:

— На одни обручальные кольца сотня с гаком потребуется.

Как знать, может, специально сказал, чтобы унизить Вавилона, потешиться над его чувствами? Не мог же бородатый счастливчик не видеть, что Вавилон буквально немеет при виде Наташи. Или в самом деле такой слепой и наивный, что ничего не замечает?

Ошарашенный и точно раздавленный этой новостью, Вавилон ни о чем не стал спрашивать. Молча отдал деньги…

С тех пор минула почти неделя, и не было дня, чтобы Вавилон не думал о Наташе. По-всякому думал — и хорошо, и плохо. В ту субботу вечером Наташа уверяла, что ничего с Романом у них не получится. И на тебе! Обручальные кольца, свадьба. Но почему, почему она сказала те слова?

С фотографической точностью, минута за минутой, Вавилон восстанавливал в памяти их разговор в машине, недолгую остановку на обочине вечернего, затаившегося леса, пронзительно чистое пение соловья.

А если бы он поцеловал ее? Тогда Вавилону казалось, что она не оттолкнула бы его. Теперь не был в этом уверен. Скорее влепила бы пощечину. Вполне могла. Ведь о кольцах Роман сказал в тот же вечер. Вавилон привез Наташу в начале одиннадцатого. Роман, уже давно вернувшийся из кинотеатра, действительно волновался. Однако провал операции, похоже, его не сильно огорчил. Главное, что машина цела и невредима. «И второе мое сокровище — цело и невредимо», — сказал Роман и обнял Наташу. Им и пошептаться-то не было времени, ну, может быть, пока Вавилон отмывал в ванной комнате руки, перепачканные в масле. Пять минут, не больше. Потом Наташа сразу ушла на кухню — заварить кофе. Вот тогда Роман и потребовал долг, тогда и ошарашил новостью с обручальными кольцами.

Пить кофе Вавилон не остался.

Вот и разберись в женском сердце!

А в ушах, будто наяву, будто записанный на пленку магнитофона, отчего-то звучит и звучит ее голос: «Ничего у нас не получится с Романом. Я знаю, чувствую». И такая печаль была в голосе и тоска, что не поверить, зло рассмеяться — не получается.

Не дают эти мысли покоя, тревожат. И сейчас, уткнувшись лицом в жаркий и кусучий ворс одеяла, Вавилон думал о Наташе.

Пришла мать. Вавилон слышал, как стукнули снятые в передней туфли, звякнули молочные бутылки. Сейчас начнется второе действие! Ее благоверный, накачавшийся с утра «Экстрой», будьте уверены, не упустит случая, чтобы не порушиться со священным гневом на ее сыночка — бездельника, спекулянта, позор и несчастье их семьи. Тем более, располагая таким жареным фактом: подал в типографии на расчет.

Не дожидаясь начала «военных действий», Вавилон в раздражении поднялся и нажал клавишу магнитофона. Тихий звук саксофона возник из левой, стоявшей на тумбочке колонки. А секундами позже раскатистый, как обвал в горах, бой барабана ударил также и справа, сверху.

Хорошая все-таки машина! Неужели придется продавать? А куда денешься? Долг Козерогу платить надо. Хотя бы Роман подождал. У матери бы еще выпросил. Не захотел Роман ждать.

Нарастающие раскаты «ближнего боя» теперь уже не мог заглушить и знаменитый американский джаз. Голос у матери возносился до визга, прерывался плачем. Что-то кричал и отчим. Раздался звон разбитого стекла. Ого, до посуды дошло! Вавилон выключил магнитофон и, выйдя в коридор, распахнул дверь кухни.

— Что у вас здесь происходит?