Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

Дед посмеялся, а потом вздохнул и печально показал на стенку, где висел портрет в рамке:

— Жаль, Сережа не видит нас. Посмотрел бы, какая у него дочка выросла. Семь лет без него.

Таня сняла бороду, с минуту стояла перед отцовским портретом.

— Бабушка, а я все-все о нем знаю?

— Да будто бы все, — задумчиво ответила Татьяна Сергеевна. — Сколько уж тебе рассказывала.

— А каким он был в восьмом классе? Вот как я сейчас.

— Каким?.. Сильным, рослым. Да вот они — зарубки… Ага, эта. — Бабушка показала на дверном косяке чуть заметную, закрашенную белой краской отметинку. — Видишь, какой высокий. Пятнадцать лет исполнилось. Хороший был парень. Смелый… В соседнем доме как-то утюг забыли выключить. Все ушли. Потом и загорелось. Дым из форточки заметили. Так Сережа первый сообразил. Перекинул с соседнего балкона двойную веревку, перебрался на руках, залез в форточку и дверь открыл.

— Это я помню, ты рассказывала…

Многое Таня слышала, а все равно интересно. Так бы и сидела здесь, внимая каждому бабушкиному слову. Сама-то Таня от своего отца не много успела узнать. Лишь в первый класс ходила, когда он погиб. Да и в отлучках часто бывал отец, в экспедициях — геолог…

К подъезду дома на улице Ломоносовской Таня подходила, когда во всю силу горели желтоватые огни фонарей и сквозь низко над землей плывущие тучи неясно просвечивала ущербленная, будто обкусанная луна.

На званый ужин мама еще не ушла, только готовилась — сидела перед овальным зеркалом и кремом из тюбика мазала лицо.

— Дочь, — холодно сказала Ольга Борисовна, — я не возражаю, можешь ходить к бабушке, если тебе хочется, но мера! Милая моя, во всем должна быть мера. Воспитанный человек именно этим и отличается — точным ощущением меры. Это универсальное правило. И особенно важно в искусстве.

— Мама, при чем тут искусство? — не очень сдерживаясь, сказала Таня. — Я у родной бабушки была. И у родного деда.

— А я тебе чужая? Да? И затем, Танюша, ты должна понимать: они старые люди, им нужен покой, отдых.

— Хорошо, я буду об этом помнить.

Таня прошла в свою комнату и плотно притворила дверь. Села на тахту. Долго смотрела на темное окно. «А может быть, я не люблю маму? — подумала тревожно. — Нет, так нельзя. Она же — мама. Ведь отец за что-то ее любил…»

Подняла глаза на портрет отца. Точно такой же, как и в комнате бабушки. «А ведь он любил ее. Очень любил. Я же читала его письма из экспедиции. Не может так писать человек, который не любит…»

На фоне темной рамки Таня заметила едва видную паутинку. Она скинула шлепанцы и встала на стул. И в самом деле, с потолка, чуть колышась, свисала паутина. Осторожно взяла ее, потянула, закатала в пальцах.

«Папа-то любил. А мое чувство, — горько подумала Таня, — как эта паутинка. Отчего так?..»

Уже минут десять Костя стоял возле телефонной будки у гастронома. Место выбрал удачное: отсюда был хорошо виден выход со двора двенадцатиэтажки, а кроме того, надеялся, что женщина, державшая возле уха телефонную трубку, вот-вот повесит ее, и он, спасаясь от холодного ветра, займет место в будке.

Самое бы лучшее, конечно, постоять в магазине, но гастроном еще не открыли. А шальной ветер, словно заплутавшись в городских улицах, то и дело гонял во все стороны сухую поземку, успевал заглянуть Косте в рукава, остро дохнуть в лицо и даже провести холодной ладонью под воротником. Но Костя терпел. Ежился, отворачивал лицо от ветра, но терпел. Однако спросить бы, для чего терпит, — толком бы не ответил. Он совсем не был уверен, что решится подойти к Тане. И выйдет ли она? Вдруг — дела какие, рано в школу пошла? Или вообще не здесь ночевала, а у бабушки.

«Ладно, — покорно подумал Костя, — ничего не случилось. Лишний квартал протопал да повышал воздухом. В школе сейчас увижу».

Но, вспомнив, как Таня вчера избегала его взгляда, помрачнел. В школе — не то. Снова сейчас — ребята, разговоры о хоккее, о фигуристах, уроки, в короткие перемены беготня по кабинетам…

— Ты — звонить? — женщина все-таки освободила будку.

— Спасибо, — буркнул Костя и закрыл за собой стеклянную дверь. Надышала любительница утренних разговоров — тепло.

Но отогреться Костя не успел. Неожиданно (хоть и ждал) в проходе между домами появилась знакомая фигурка.

Улица простиралась широко, и Таня на фоне огромной, как горный массив, двенадцатиэтажки, синих и желтых автобусов, тяжелых машин, несущихся со своим грузом, выглядела такой маленькой, беззащитной, что у Кости перехватило дыхание. Едва дождался, когда, по сигналу светофора, она перешла улицу. И уже не раздумывая, не сомневаясь, так ли делает или не так, оставил свой «наблюдательный пункт» и поспешил ей навстречу.

Вот для нее это было по-настоящему неожиданно. Остановилась на миг, расширила глаза, и такая в них вдруг полыхнула радость, что у Кости снова перехватило дыхание.

— Как хорошо, что увидела тебя! Здравствуй!

Он поздоровался и от растерянности, словно она парень, протянул руку.

— Ну, здравствуй еще раз! — засмеялась Таня и, не снимая варежки, пожала его руку. — Костя, ты случайно не телепат? Только сейчас думала о тебе… Обожди, а как ты здесь очутился?

— А я тоже о тебе думал.

Сказал не от лихой смелости и находчивости — просто так получилось.

— Значит, ожидал? — обрадовалась Таня. — Какой же ты молодец! Слушай, а я в гости к тебе собралась.

Вряд ли что-либо могло удивить Костю больше, чем это сообщение. В недоумении спросил:

— Зачем?

— Не знаешь, зачем в гости ходят! С сестренкой познакомлюсь. Она в школу ходит? — Тане хотелось, чтобы он ее идею принял легко, естественно.

— В сентябре пойдет, — машинально, не задумываясь, ответил он.

— С твоей мамой познакомлюсь… И вообще, должна я знать своих комсомольцев, как ты думаешь? Кое у кого уже побывала.

— Ну… сходи еще к кому-нибудь. Другому.

— А ты и есть тот «другой»… — Тане было неловко за свою настойчивость, но не отступать же. — Кстати, «другой» звучит, как «друг», — сказала она. — Правда ведь, хорошо звучит?

Костя беспомощно вздохнул:

— Почему обязательно ко мне?

— Ты совсем-совсем не хочешь, чтобы я пришла в гости?

Костя отвел глаза, будто заинтересовался пыльным бетоновозом с большущей желтой грушей, медленно вращавшейся на ходу.

— Зачем так ставить вопрос…

— Костя, ты из-за отца? — в упор спросила Таня. — Не надо, я все знаю.

— Знаешь… — Он сник окончательно.

Таня и сама растерялась. Не знала, как быть. И оттого, что не знала, сказала бодро, по-казенному:

— Костя, выше голову. У каждого свои трудности и проблемы.

— И когда ты собираешься… к нам?

— Да хоть сегодня вечером.

— Нет, — воскликнул Костя. — Только не сегодня!