Владимир Добряков - Когда тебе пятнадцать

— И правильно, — легко согласился отец. — И мне смотреть на него тошно.

— А шапку ему — пожалуйста! — недовольно проговорил Костя. — Теперь ходишь неизвестно в чем. Уши вон красные какие.

— Эх, Костюха, ведь замерзнет он без шапки. Совсем бедолага ум растерял. Да, а когда-то был человек…

К приходу Тани готовились, словно к празднику. Петр Семенович снова ощупал и оглядел в зеркало лицо, побрился и даже остатки цветочного одеколона разыскал в буфете.

Юлька посмотрела на пузырек с веткой сирени и голубой шапочкой пробки, втянула носом воздух и сказала: «Вкусно».

Впрочем, это скорее могло относиться к запахам, катившим прибойными волнами из кухни. О Тане Анна Ивановна узнала еще утром — Костя предупредил. Весь длинный, хлопотный день (работала Анна Ивановна на швейной фабрике) она помнила об этом и тревожилась. Жалела, что не сказала мужу. Только как угадать? Может, и лучше, что не сказала. Дурной ведь. Возьмет да наперекор сделает — наберется с дружками, глаза зальет…

Вернувшись с работы, Анна Ивановна, не теряя времени, замесила тесто, поставила к теплой батарее. Счастливая Юлька потребовала пирогов с вареньем.

— А с капустой и яйцами не хочешь?

— И с капустой хочу!

— Это хорошо, что надумала она в гости! — потирая руки, в который раз повторял Петр Семенович.

И всякий раз Костя считал нужным разъяснить: «Пап, при чем тут гости! По делу придет. Посмотреть. Может, и пальто не захочет снять».

— А Волков как сказал про тебя, помнишь? — Петр Семенович горделиво хлопнул сына по плечу. — Очень даже одобрил. Учти! Моя порода! И чтоб после этого девчонка не захотела снять пальто, присесть к столу? Не может быть!

Отца Костя просто не узнавал. Вот всегда бы таким был. Чего бы лучше!

От Юлькиной болезни будто ничего и не осталось. Сияет, щеки порозовели. Окинула радостным взглядом прибранную комнату, посадила на буфет куклу Дашу, косичку шелковистую поправила, голову подняла ей повыше, чтоб веселей глядела.

Разошлась Юлька, осмелела, не часто такое бывало с ней. Рядом с куклой торчал в стене гвоздик. И тому нашла Юлька дело — наколола на него картину: смотрят с листка изумленная кривоногая девчонка с лопатой в руке и снежная баба, у которой красная морковка вместо носа торчит. Над ними, чуть не в половину синего неба, рыжее солнце.

Глаза у Юльки так блестели, что критиковать картину брат не решился. Однако от шутливого вздоха не удержался:

— Несчастная девочка.

— И нет, — сказала Юлька, — она хорошая.

— Чего хорошего, ей чужую ногу в больнице пришили.

— Не пришили. Это ее нога. Я сама нарисовала. Воспитательница сказала, что я хорошо нарисовала.

В другой комнате, на шкафу, давно пылилась большая фотография, она когда-то висела на стене, Костя помнил это.

Украшать так украшать! Пришлось вбить еще два гвоздика. Но потрудиться стоило: на дорожке, у остролистной пальмы, — отец и мать, совсем молодые. Его рука — на ее плече, она склонила ему на грудь голову. А за ними, доверху, до неба, — горы, горы. Ближние — темные, дальше которые — серые, самые дальние — чуть видны, будто в тумане. Кавказ, Гагра, ущелье Жвава-Квара. Родители тогда только поженились.

Петр Семенович с минуту смотрел на фотографию. Вздохнуть не вздохнул, но опечалился. Ушедшие годы вспомнились и заодно удивился про себя: какой удачный вышел снимок. Как сейчас помнит, укрепил аппарат на скамейке, взвел автоспуск, и вот — отменный кадр. Горы отлично проработаны, часть пальмы на переднем плане слева не мешает, не давит, наоборот, даже уравновешивает композицию. И Анна в сарафанчике, в то время носили короткие платья, хорошо смотрится, лирично как-то. Прильнула, голову склонила доверчиво. Снимок тогда просили на выставку, да он постеснялся: семейная, мол, фотография. Другой дал — опушка березового леса перед грозой. Тоже неплохая была работа. Особенно тучи выразительно получились, со светофильтром снимал.

С пирожками, прямо с горячего противня чтоб сняли пробу, вошла Анна Ивановна. Тоже увидела на стене фотографию и тоже заволновалась. Душа наполнилась тихой грустью: было когда-то, и как хорошо было. Куда все подевалось?

— Петя, — с невольной, забытой теплотой сказала она, — твои любимые, с капустой. Не обожгись только.

— Спасибо, Аннушка.

Да, великое дело — старые фотографии. Будто мосты наводят между настоящим и прошлым. Ведь забыл уже, когда мог вот так запросто сказать «Аннушка». А тут само сказалось.

Удивительно начинался вечер. Костя посмотрел на часы — четверть восьмого. Что же Таня не идет?

Поистине странные происходят превращения — лишь вчера мысль о появлении Тани у них дома приводила Костю в смятение. А сейчас не может дождаться.

Впрочем, мог бы и не дождаться. Настроения, планы, желания менялись и у Тани. Как, например, погода. Кажется, все по своим научным картам рассчитали синоптики, по радио объявили — ожидайте скорого дождя. Объявили, а дождя нет, солнце вдруг выглянуло. Какой-то малости не приняли в расчет.

Вчера Таня проявила большую волю и настойчивость — напросилась в гости. А сегодня… Не учла одной малости. Хотя как считать — малость ли?..

В пять часов позвонил Чинов. Голос у него был ласковый, дружеский, будто Олег и помнить не помнил о недавней вечеринке у Сорокиной с неприятным разговором, взаимными обидами. Танечкой назвал. Спросил, собирается ли она в театр. Какое наденет платье?

Театр, платье?..

Ее недоумение восхитило Олега:

— Танечка, ты будто на луне живешь! Сегодня же премьера. И твоя мама там занята. Тетка мне все уши прожужжала, она сдачу спектакля видела. Такая, говорит, Ольга Борисовна шикарная, такие наряды, так играет!

О премьере Таня, естественно, слышала, однако в театр идти не собиралась. Да и мама почему-то не приглашала; в последние дни была чем-то раздражена, пребывала в большой обиде на режиссера (не дал главной роли), на костюмерную (отвратительные платья), на художника (это уж заодно: раз плохо, то все плохо).

Но, пожалуй, в такой день пойти бы следовало.

— Видишь ли, — презирая себя за неискренность и небрежный тон, сказала в трубку Таня, — я вообще стараюсь не ходить на премьеры.

— Почему это? — удивился Олег.

— Ажиотаж, шум, а спектакль еще не обкатан. Всегда надо немного обождать.

— Не согласен. Решительно не согласен. Премьера — это праздник. Никогда лучше они уже не сыграют. Короче, тетка обещает два билета. Тебе, разумеется, пройти не проблема. Но тут — уже готовые. Надевай свое роскошное платье, ну то, синее, в котором на последнем школьном вечере была, и — в путь!

— Во-первых, насчет роскошного платья — явно переоценил. А во-вторых, я думаю, билеты не пропадут, — стараясь не медлить с ответом, сказала Таня. — Люба Сорокина с удовольствием составит тебе компанию. А платья у нее — лучше моих.