Михаил Самарский - Двенадцать прикосновений к горизонту

– Вообще-то бывает, – кивнул я. – Но я только когда нет машин…

– Какая разница, – тяжело вздохнул Фёдор, – есть машины, нет машин. Исключений делать нельзя. Большинство трагедий на дорогах происходит из-за того, что люди не хотят соблюдать правила. Почему-то все думают, что они написаны только для водителей. Я вот почти тридцать лет за рулём. Иногда диву даёшься. Сама (или сам) бежит на красный свет, так ещё и ребёнка за руку тащит. Однажды не выдержал, остановился прямо на переходе, говорю: «Женщина, дорогая ты моя, что же ты творишь? Вместо того чтобы ребёнка научить, где и как правильно дорогу переходить, ты его тащишь на красный свет. Какой ты пример подаёшь детям?». И что ты думаешь?

– Ну, наверное, извинилась. Стыдно стало ей, – предположил я.

– Удивляешь ты меня, Миха, – усмехнулся водитель и передразнил меня: – «Стыдно».

– А что?

– А то, – хмыкнул он. – Матом обложила и, покрутив пальцем у виска, обозвала меня грязными словами. Я ещё оказался и виноват.

– При ребёнке?

– Ну а при ком? Он стоял рядом с мамашей и во весь рот улыбался. Ну вот скажи, чему эта дура может научить своего отпрыска?

Я снова вспомнил мальчика на асфальте. Стало жутко. А ведь летом и я мог оказаться в таком же положении. Мне вспомнился начальник ГАИ Александр Васильевич, который рассказывал о жуткой трагедии на автотрассе, когда погибла целая семья. Почему так выходит? Сколько людей гибнет на дорогах? Неужели никак нельзя это предотвратить? Что нужно сделать для того, чтобы это не происходило? Какие нужно принять законы? Или дело здесь вовсе не в них? Существуют же Правила дорожного движения, но кто их соблюдает? Водители ещё как-то придерживаются правил. А пешеходы действительно лезут на рожон, сам сколько раз видел, да что там видел – и нарушал тоже. Почему мы так поступаем? Какие страшные последствия… Неожиданно мяукнул телефон: пришла эсэмэска.

Маша:Как дела, котик?

Отвечаю: всё хорошо. Нажал на кнопку «отправить» и вздрогнул. Что тут хорошего? Я пишу «хорошо» через пять минут после того, как видел на проезжей части мёртвого мальчика и склонённую над ним мать. Горе было такое, что у меня похолодело внутри. Слёзы душили меня, горло пересохло. Страх пробрался в каждую мою клеточку. Мне хотелось кричать на весь мир, я хотел повернуть обратно. Боже, как жутко. И вдруг я пишу Машке: «Всё хорошо».

А если разобраться, сейчас, в это самое мгновение, кто-то отмечает праздник, кто-то – день рождения, играет музыка, все смеются, веселятся. Да-да, в один и тот же миг кто-то умирает, а кто-то звонко хохочет. Если увидеть сразу весь мир, можно сойти с ума. Смерть – рождение, горе – радость, слёзы – смех, ссора – любовь, ночь – день, луна – солнце, зло – добро. Я вдруг вспомнил урок русского языка. Вот они, эти, как их там… антонимы. Вся наша жизнь состоит из этих самых антонимов. Бедный-бедный мальчик. Он тоже кого-то любил или просто дружил с девочкой. Ужас какой. А как же она, его девчонка? Что она будет делать, когда узнает, что её парень погиб? А если бы это случилось со мной?

Я вдруг представил Марию, стоящую с венком в руках у моего гроба, и мне захотелось завыть. Да, именно завыть, как собака. Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг откуда-то издалека донёсся голос водителя:

– Ну ты чего, Мишка? Совсем скис.

– Жалко пацана, – отвечаю. – Бедная мама. Как она это переживёт?

– Не говори, Мишка, – тяжело вздохнул Федя. – Ой, не говори. Самое страшное в этой жизни – хоронить своего дитя. Хотя, с другой стороны, может, оно и лучше…

– В смысле? – Я раскрыл рот.

– Да в том смысле, что сразу умер.

– Вы что, дядя Федя?! – оцепенел я. – Что вы такое говорите? Как так можно? Вы что? Вы… вы…

– Да не кипятись ты, – махнул рукой водитель. – Я не в том смысле, что пацан попал под машину, а в том, что…

– Да понял, – вскрикнул я, – понял, но как можно такое говорить…

– А вот так! – стиснув зубы, зло перебил Федя. – Ты ещё многого просто не знаешь, потому и возмущаешься.

– Любой бы возмущался, – возразил я.

– Любой – не любой, а ты вот послушай, что я тебе расскажу. Послушай. Только не перебивай. А потом и скажешь, что лучше, что хуже. Будешь слушать?

– Ну говорите, – понуро ответил я. – Но всё-таки…

– А ты без этих своих «всё-таки» послушай.

– Хорошо, хорошо, – закивал я и буркнул: – Слушаю.

Фёдор начал говорить не сразу. Вынул папиросу, дунул в мундштук, затем сплющил его, прикурил, сделал глубокую затяжку и тихо начал свой рассказ:

– Летом в прошлом году сынишка моей соседки, Димка, твой ровесник, ну, может, чуть постарше, по дороге в лагерь попал в аварию. Водитель автобуса, в принципе, был не виноват: какой-то пьяный придурок на тракторе внезапно вылетел на главную с второстепенной. Если бы водила автобуса был неопытным, ещё неизвестно, сколько бы там детей погибло. Но, как потом гаишники говорили, мужик принял единственно верное решение – никто из детей сильно не пострадал. А вот Димке не повезло, он сидел на переднем сиденье… Досталось пацану больше всех. Но выжил. Казалось бы, радуйся, мать, сын не погиб, живой. Да не тут-то было. В больницу его привезли, а он в коме. Одна операция, вторая, третья. Что-то там с черепом делали, как оно называется… по-моему, трепанация, что ли. В общем, врачи мудрили, мудрили, в конце концов парня выписали. А толку… Он как был в коме, так и остался. Доктор сказал Тоньке, матери его, что сын таким и останется. Мать ни в какую. Говорит: не верю, всё равно вылечу. Но тут другая проблема – бесплатное лечение закончилось. К кому только мать не обращалась. Правда, находились люди добрые, помогали. Мы, соседи, тоже деньжат подсобрали, бизнесмены разные приносили. Моталась баба по разным центрам, у каких только врачей не побывала. И, ты знаешь, появилась надежда – пацан даже говорить начал. Хотя это трудно было назвать разговорами, но всё же улучшение началось – Димка даже ходить пытался…

Мой собеседник умолк. Через некоторое время я не выдержал и спросил:

– Ну а дальше-то что, дядь Федь?

– А дальше, Миха, – с трудом выдавил водитель, – Димка умер.

– Как? – вздрогнул я. – Вы же говорите…

– Говорю. В том-то и дело, вроде пошёл на поправку, Тоньку уже мамой называл, а вот смерть пришла и забрала мальчишку. – Федя смахнул слезу и всхлипнул. – Хоронили его соседи…

– А что с мамой? – испуганно спросил я и почувствовал, что сейчас разревусь.

– Мать не дожила до похорон. Вернее, сама не захотела дожить.

– Как это?

– Повесилась…

Я не знал, что говорить, потому просто сидел молча. Даже не помню, о чём в тот момент думал, – настолько потрясла меня страшная история. Федя выкурил ещё одну папиросу, прежде чем спросил у меня:

– А теперь вот и скажи: что лучше? Если бы Димка сразу умер, схоронила бы и, может, сама осталась бы жива. Я думаю, она руки на себя наложила скорее даже не из-за того, что сын умер, а из-за того, что надежда умерла. Хотя, если честно, я и сам не знаю, что лучше. Страшно об этом говорить. Может быть, как раз последнее Димкино «мама» и было для неё самым большим счастьем в жизни. Я, дурак, грешным делом поначалу тоже, как некоторые, осуждал её за самоубийство, но теперь и думать об этом стыдно. Бог ей судья…