Михаил Самарский - Двенадцать прикосновений к горизонту

– Я не знаю, как-то, – замялся я. – Понимаете…

– Так. – Баба Фрося нахмурилась. – Ты мне прекращай свои московские штучки. Знаю я вас, скромников…

– Да при чём тут московские штучки, – хмыкнул я. – Просто…

– Просто-непросто, на улице я тебя не оставлю. Идём!

Старуха и впрямь жила недалеко от дороги. Через пятнадцать минут мы вошли в тёплую комнатушку с низким потолком. В углу мерцала небольшая икона. Баба Фрося, войдя, перекрестилась, что-то пробормотала и, повернувшись ко мне, спросила:

– Шибко голоден? Сразу поешь или сначала в баньку?

– Не знаю, – пожал я плечами, – неудобно как-то.

– Прекрати мне, – баба Фрося махнула рукой в мою сторону, – удобно, неудобно. Опять начинаешь? Ладно, пошли в баню, у меня там натоплено: соседка помогает, у нас с ней сегодня банный день. Приведи себя в порядок, а я пока на стол накрою.

Таких крошечных бань я никогда не видел. Маленький предбанничек и совсем крошечная комната с каменкой и лавкой, буквально на двоих человек, причём одна лавка внизу, другая под самым потолком. Точно, подумал я, больше двух человек здесь не поместится. Тут же, в углу, небольшой бочонок с холодной водой. На полу таз с ковшом. Горячая вода в отдельной посудине на печке.

– Не смущайся, сынок, – заметив моё удивление, говорит баба Фрося, – но мы здеся и паримся, и мылимся, и моемся. И за то спасибо. Раньше и такой не было. Это Василий, муж мой, баньку поставил, царство ему небесное. Десять лет как помер, а банька стоит. Да и куда она денется?

– Спасибо, – пробормотал я. – Всё хорошо… Спасибо…

– Вот тут, в предбаннике, полотенце. А у тебя и вещей нету? Может, носки, трусы постирать? Я тебе кальсоны мужнины на ночь дам. Белья осталось после него – на всю деревню хватит…

– Спасибо, бабушка Фрося, я сам постираю…

– Да ты не стесняйся, иди, иди, раздевайся, давай я простирну. Оставляй здесь на лавке, я пойду принесу тебе кальсоны, а твои вещички заберу. Нужно же, чтобы к утру всё высохло. Я в хате сейчас по-быстрому сделаю. Не переживай.

Через полчаса я, распаренный и млеющий, сидел за столом в белых, весьма просторных кальсонах (я такие видел в кино про войну) и майке. На столе посередине стоял красивый расписной самовар, рядом – тарелка с баранками, чуть поодаль – чашка с соленьями: огурчиками, помидорами. Большие ломти хлеба лежали прямо на скатерти. На самом краю дымилась тарелка со щами, а рядом с ней – деревянная ложка. За самоваром я заметил бутылку с мутноватой жидкостью. Я догадался, что это такое.

– Чем богаты, тем и рады. – Баба Фрося присела напротив. – Кушай, сынок, не побрезгуй. У меня к тебе дело будет, Михаил… э-э-э… как тебя по батюшке-то?

– Да ну что вы, – смутился я, – называйте просто Миша. Зачем же по батюшке?

– Да это я так, – махнула она рукой, – по любопытству… Ты мне должен помочь, Миша. Поможешь?

– Конечно, – закивал я и отложил ложку в сторону.

– Да ты кушай, кушай, – замахала обеими руками баба Фрося. – Кушай и слушай. Я щас приглашу соседку свою, Дусю. Мы с ней по паре стопочек пропустим. Только скажи ей, что ты – мой внук. Хорошо?

– Как это? – удивился я и раскрыл рот. – Вы же сказали, что вашему внуку скоро пятнадцать лет, а мне всего…

– Ой, да какая разница. Тринадцать, пятнадцать. Ты думаешь, кто-то поймёт? Я вон, когда тебя увидела, подумала, что тебе лет семнадцать, не меньше. Ну так что? Скажешь?

– А зачем? – Я был в недоумении. – А… она его не видела?

– Щас, погоди. – Баба Фрося откупорила бутылку, наполнила рюмку и одним махом опрокинула содержимое в рот. Утёрла нос рукавом и тихо повторила вопрос: – Так что, скажешь?

– Скажу, – пообещал я. – А вашего внука она не видела раньше? Она не догадается, что мы её обманываем?

– Не догадается, – уверенно ответила баба Фрося. – Дочка с внуком уехала от меня тринадцать лет назад. В общем, так: скажешь, что едешь в Ростов, ну там, по каким-то своим делам и нарочно заехал меня проведать. Понял? Именно нарочно, не из-за того, что проездом! Так и скажи! – Она подняла указательный палец вверх. – Завтра, дескать, автобус утром, вот на нём и уедешь. Скажи, что не мог не заехать к бабе Фросе, мол, совесть не позволила… Прямо так и скажи. Хорошо?

– А если она про Питер будет спрашивать, что говорить?

– Ну, придумаешь что-нибудь. А она его видела, тот Питер? Она за свои семьдесят лет ни разу из деревни никуда не уезжала.

– А на какой улице ваша дочь живёт в Питере?

– Проспект Славы… Да зачем тебе это всё нужно? Молчи, и всё… Я сама буду говорить. Ты, главное, скажи, что мой внук… Договорились?

– Договорились, – улыбнулся я.

В этот момент из соседней комнаты раздался какой-то странный звук. Баба Фрося метнулась туда. Я даже испугался. «Это ещё что? – подумал я и почувствовал, как холодеет спина. – Что это у неё там?» Мне мгновенно в голову полезли какие-то страшные мысли. А вы бы не испугались? Чего я только не успел подумать за какие-то несколько минут, пока баба Фрося отсутствовала. Даже мелькнула мысль рвануть из дому. Но тут Фрося вышла и тяжело вздохнула:

– Грех говорить, да хоть бы уж бог прибрал, что ли… Измучилась я.

– А кто там? – спрашиваю шёпотом.

– Свекруха моя, скоро девяносто лет. И сама не живёт уже, и мне не даёт. Лежачая она. Скоро десять лет как не встаёт.

Из комнаты снова раздался голос. Баба Фрося нырнула за штору, но быстро вернулась.

– Ты представляешь, Мишка, – закачала головой баба Фрося и, наклонившись ко мне, заговорила шёпотом: – Вот кому расскажи, не поверят.

– Что случилось? – вздёрнул я брови. Да и как тут не вздёрнешь: что ни минута, то сюрприз.

– Да ничего не случилось, – ухмыльнулась старушка и, сев рядом со мной, продолжила шёпотом: – Татьяна Лексеевна уже давно живёт как в полусне. Заговаривается, забывает всё. Хотя иногда к ней приходит какое-то просветление – мы в такую пору даже болтаем с ней, бывает, что до утра. Правда, в последнее время всё реже и реже. Потом снова у ней разум уходит, и месяц-два живёт как в потустороннем мире. Так ты представляешь, что она сейчас у меня спрашивает?

– Что? – раскрыл я рот от удивления.

– Говорит: Фрося, не из наших кто приехал? Ну, я и сказала, что правнук приехал, Мишка, дескать, в бане моется.

– Бабушка, – я тоже заговорил шёпотом, – так это что получается, ваш муж – сын этой бабушки?

– Ну да, – закивала баба Фрося. – Сын, в смысле мой муж, давно умер, а его мать вот всё живёт. Мне уж кто только не говорил, чтобы я сдала её в дом престарелых. Да совесть не позволяет. Хорошая она была свекруха. Всегда меня защищала. Так вот свёкра моего звали Михаилом. Моя дочка, когда родила мальчика, назвала сынка в честь деда, хотя сама его и не помнила. Я пообещала Татьяне Лексеевне, что, как только ты вернёшься из бани, мы к ней зайдём. Хорошо?