Владимир Добряков - Что берешь в дорогу

Пожалуй, все же стоило бы забежать к Ленке Зайцевой, да только разве в такой ранний час застанешь ее? Наверно, в институте. Она, конечно, поступила. Училась хорошо. В химии даже не хуже самой учительницы разбиралась. Куда же поступила? В политехнический? Сережка ничего о Ленке не написал. Что она ему — серенькая, незаметная девчонка! Вот о Сабине в первом же письме рассказал.

«Ах, Сережка, Сережка, ну а что о Люде-то знаешь? Хоть адрес ее знаешь? Или к Ленке придется обращаться?..»

Однако и к Сережке раньше двух-трех часов заявляться бесполезно — тоже студент. На факультете журналистики. Ишь, все-таки не зря, видно, избирали его редактором классной стенгазеты.

Несколько часов с удовольствием и волнением вышагивал Вадим по знакомым улицам города. Глаз отмечал новые высокие дома с нарядной отделкой фасадов и балконов-лоджий, и это радовало Вадима. Кое-где за длинными заборами высились подъемные краны, в открытые ворота одна за другой, урча и отфыркиваясь, втискивались тяжелогруженые машины — везли на стройку стянутые резиной ровные штабеля белых силикатных кирпичей, бетонные коробки, доски, песок и снова — блоки, стеновые панели с новенькими крашеными дверями и даже застекленными окнами. Еще бы желтые занавесочки прицепить, как у Ленки Зайцевой.

Глядя на эту оживленную рабочую суету, на проплывающие в голубой вышине краны, Вадим уже невольно прикидывал: а где работать ему? Не махнуть ли тоже на стройку? Дело живое. И заработки приличные. Впрочем, будет видно. Впереди — три законных месяца отпуска после армии.

Хорошо помнил — раньше двух часов подниматься и звонить у Сережкиной двери нет смысла. Помнил, а вот на тебе, чуть ли не за целый час до срока ноги сами привели его в тесный дворик Аптекарского переулка. Ну, раз пришел… Ладно, хоть у матери его или у братишки справится — когда приходит с занятий, не задержится ли?

Взбежать на третий этаж — секундное дело, да вот не поспешил отчего-то Вадим к обшарпанному подъезду, расположенному напротив беседки. Туда, к беседке, и направился. Сел на скамейку. Чуть грустным и любопытным взглядом огляделся вокруг. Кусты акации возле беседки в эту осеннюю пору начисто облетели, щетинились тонкими прутиками и не мешали видеть все тот же сиреневый четырехэтажный дом с намалеванной на углу цифрой «8». Ничто не загораживало от взора и верхний балкон с ящиком для цветов.

На этот маленький, огражденный ребристым щитом балкон, и синий квадратик окна Вадим смотрел и минуту, и вторую, и мнилось ему — вот сейчас откроется балконная дверь и в зеленом платье с красным чайником в руке появится Люда. Умом понимал: не может быть такого, а сердце ждало — вот сейчас, сейчас…

И до того стало вдруг тоскливо и больно, что взбугрились на скулах твердые желваки, под сомкнутыми губами скрипнули зубы. Ушли — подумать страшно! — навсегда ушли в прошлое, в невозвратное, в никуда и детство, и юность. Не откроется дверь на балконе, не выйдет в зеленом платье Люда. Да и нет уже той высокой сероглазой девочки с волнистыми светлыми волосами. Есть Люда, Людмила, двадцатилетняя взрослая девушка. Вероятно, где-нибудь работает. Ведь ни в какой институт поступать не стала. Это Вадим знал точно. После московской больницы, где пролежала три с лишним месяца, ее даже освободили от экзаменов на аттестат зрелости. Из-за глаз. Из-за той маленькой и совсем-совсем легкой сосновой шишки. Это он, Вадим, бросил ее. Все бросали, но попал-то он. В нее и целил. И вот всю жизнь ее, может быть, поломал. В больнице два раза лежала, институт — побоку. А была чуть не лучшая ученица в классе… Где она сейчас? Как здоровье, глаза?.. Впрочем, если бы не была здорова, Сережка написал бы. Какая она стала? Наверно, еще красивее. Больше двух лет не видел ее… А что, если взяла и замуж вышла? Вон Сабина Шеенкова еще год назад выскочила..

И снова — теперь уже остро, с досадой — Вадим пожалел, что так долго проявлял малодушие, ненужную и глупую осторожность. Зачем перед Сережкой-то было таиться? Знал ведь он. И в том письме намекнул вполне прозрачно.

Ну, теперь уж нет, хватит! Действовать! Как гвардии старшина Хажаев наказывал. Под шуршащей синтетической курткой Вадим даже грудь расправил. С нетерпением поглядел на дорогу — не идет ли студент Сережка. Не видно… Впрочем, никого почти не видно. Мелюзга, ясное дело, не в счет. Эти уже отучились, сумки побросали, поели, теперь ногам работу ищут. Мяч на асфальте гоняют, девчонки с бантиками через веревочку прыгают — подошвы до дыр протирают.

Вадим подивился себе: рассуждает как старик. Ну не старик, положим, однако и то правда — отшумело его беззаботное время.

Да, все стремится вперед, старое отмирает. Нет и турника с погнутой трубой. Прекрасный был турник! Хорошо было наблюдать с него за балконом на четвертом этаже. Сломали. Стал без надобности. Был, правда, еще один интересующийся по кличке Боцман, но ему протирать штаны на ржавой трубе было ни к чему. «Интереса» к девчонке с четвертого этажа Боцман не скрывал и, как потом стало известно Вадиму, проявлял свои симпатии настойчиво и бесцеремонно. Узнавал Вадим об этом от Сережки, потому что сам, после предупреждения Боцмана, во дворе дома номер восемь в Аптекарском переулке больше почти не появлялся. И не угрозы нахрапистого ухажера явились тому причиной, а тот ужаснувший Вадима факт, что так нелепо и грубо была раскрыта самая сокровенная его тайна.

Впрочем, чего скрывать, и Боцман страшил его. Хотя в силе Вадим, может, и не уступил бы ему, а вот репутация отпетого хулигана и грозы улицы делала свое дело.

Тогда Вадим боялся его. И не напрасно. Когда уже был в десятом, однажды вьюжным февральским вечером в сквере в конце Аптекарского переулка дорогу ему преградили четверо парней. Был среди них и Боцман…

А сейчас Вадим, пожалуй, не испугался бы. Далее хотел бы его увидеть. Один на один. Чтобы в глаза посмотреть. Чтобы смять в горсти ворот его рубахи. И чтобы медленно, с улыбкой цедя слова, спросить: «Как же ты, герой, гроза улицы, с тремя подонками пошел на одного, безоружного, ничего не подозревавшего?»

Все эти слова Вадим произнес мысленно, про себя, и вновь внимательно и тревожно оглядел двор, будто и в самом деле ожидал увидеть своего давнего врага.

Однако ни Боцмана, ни школьного товарища Сережку Крутикова не увидел. Было без четверти два. Вадим вышел из беседки и направился ко второму подъезду Сережкиного дома.

На одном дыхании отмахав пяток лестничных маршей, Вадим остановился перед знакомой дверью. «Вперед!» — скомандовал он себе и придавил пальцем податливую пуговку звонка, отозвавшегося где-то в глубине передней таким слабым дребезжанием, что и не хотел Вадим, а, невольно с покровительственной усмешкой подумал: «Студент — чистые руки! Зазор отрегулировать не догадается! Кто же среагирует на этот жалкий дицебел?»