Владимир Добряков - Что берешь в дорогу

— Но с какой стати?

— Ох и принципиальная! — вздохнула Ольга. — В школе тебя такую выучили? Давай тридцать копеек.

— А не больше?

— Давай тридцать одну! — Ольга расхохоталась. — Да перестань наконец! В следующий раз меня угостишь. А если по правде — эта Зинка у меня в долгу как в шёлку. Брюки выкрою — пусть две недели кормит! Спрячь, спрячь кошелек. Скажи-ка лучше, что у тебя с Виталием. Встречаетесь? Предложения не сделал?

— Тебе сразу и предложение! — Люда улыбнулась.

— А чего тянуть! — Ольга взглядом будто огладила ее плечи, шею. — Нет, я бы не стала тянуть.

— Домой к нам приходил, — сказала Люда то, о чем собиралась сказать еще утром. — С мамой познакомился.

— А ты молчишь!

— Цветы маме принес.

— Да что ты! Ну, ну… — Ольга схватила Люду за руку.

До чего же приятно было рассказывать! Люда будто заново переживала тот прекрасный вечер.

— Ой, Людка! — с неподдельной, радостью воскликнула Ольга. — Значит, с серьезными намерениями парень. А я, признаюсь, грешила на него — очень уж из себя видный. Они, такие-то, часто себе на уме. Может, думала, только, побаловаться решил. Попусту завлекает.

— И я сначала боялась.

— Но ты все-таки гляди… чего такого не позволяй. Сейчас много дур, сами на шею вешаются — вот, мол, я какая, без комплексов, не теряю времени.

— Ольга! — покраснела Люда. — Неужели я не понимаю?

— Все мы понимаем… задним числом, когда подушка от слез мокрая. — Видя, как вздохнула Люда, она взяла молодую подружку за подбородок, подняла ее лицо. — Людочка, какая же ты симпатичная. Не красавица, врать не стану, а вот симпатичная, милая… — Ольга не договорила, словно дыхания ей не хватило. — Так хочу, чтобы счастлива ты была.

— Спасибо, — едва не заплакав, кивнули Люда.

— Это что за сцена? — послышался насмешливый голос. — Ну точно: сцена из третьей картины второго акта той самой драмы, наделавшей столько шума, которую я собираюсь писать.

Федя Ситов стоял перед ними умытый, с влажными причесанными волосами, весь расплывшийся в улыбке.

— Мадам позволят присесть рядышком?

— Приземляйся, скоморох, — сказала Ольга. — Ты что, с утра сегодня?

— Это как, позвольте, интерпретировать? В каком смысле?

— В простом. Тепленький уже?

— Не понял.

— Выпил, говорю, с утра?

— Товарищ Храмцова, я это воспринимаю как недостойную инсинуацию.

Ольга вопросительно взглянула на Люду.

— Что за слово, не знаешь?

— По-моему, это как оскорбление вроде…

— Абсолютно точное истолкование, — подтвердил Ситов. — С утра, тем паче на работе, товарищ Храмцова, никогда не употребляю. Это мое кредо… Зиночка! — крикнул он, увидев рыженькую официантку. — Советую поспешить, а то поздно будет.

— Чего тебе? — подошла Зина.

Ситов развернул носовой платок и подал ей наполовину очищенную картофелину.

— Дарю, Зиночка. Твой скульптурный портрет.

Та повертела в руке картофелину, удивленно подняла бровки.

— И правда, похожа. Глядите, девочки, как вырезал! Нос, подбородок, волосы пучком.

— А это, — Ситов достал из кармана серебряную монету, — абсолютно честно заработанный рубль, за который я хотел бы вкусно поесть.

— И выпить, — весело добавила Зина.

— Женщины, что с вами? — ошарашенно спросил Ситов. — Отчего про меня такая худая слава? Не возражаю: грузчик столовой номер семнадцать Федор Ситов — чокнутый, блаженный, дурачок-мудрец, но чтоб пьяница, алкаш… Гнусный навет. Не отпираюсь: в прошлом было. А сейчас — если только после работы. И то не система. И в приемлемых дозах… Итак, Зиночка, покормишь трезвенника?

Ольга и Люда не хотели мешать Ситову — пусть себе любезничает с Зиночкой и обедает в свое удовольствие, но тот упросил их посидеть еще две минутки.

— За каждую минутку — по новости. Лады?

— Если стоящие новости — так и быть, — согласилась Ольга. А Люда и вообще не торопилась уходить — до начала работы времени еще оставалось. К тому же грузчик Ситов казался ей человеком интересным.

Первая «новость» заключалась в том, что Ситов объявил:

— Если бы не некоторые жизненные обстоятельства, о коих предпочитаю не распространяться, то я намертво влюбился бы в такую девушку, как Люда. Тем паче живешь ты, Люда, в одном районе с твоим покорным слугой. — И он приложил ладонь к груди. — А я живу на улице Лебедева, в доме, где помещается загс…

— Поехали дальше! — сказала Ольга и прихлопнула ладонью хлебный шарик. — У нее, Федечка, парень — ты ему в драные подметки не годишься. И нечего загсом ее соблазнять. Что еще?

— Не более четверти часа тому назад двое из членов бдительной комиссии проследовали в кабинет заведующей производством.

— Так… — Палец Ольги, занесенный над шариком, замер. — Дальше?

— Все, — сказал Ситов. — Правда, могу еще поделиться своим глубоким восхищением. Поделиться?

— Давай.

— Улыбка Маргариты Васильевны, встречавшей строгих гостей, была столь белозуба и ослепительна, что я в который раз про себя подумал: «Какое все-таки благо и удовольствие — пребывать под руководящим началом такой чудовищно прелестной женщины».

— Ой, Ситов, — покачала головой Ольга, — тумана напустил… Кончились новости?

— Вы, милые гражданочки, свободны, — сделал разрешающий жест рукой грузчик Ситов. — А вот и Зиночка несет первое…

После обеденного перерыва поступило распоряжение жарить пирожки с повидлом. Работа, с точки зрения уважающего себя кондитера, пустячная. Занятие для рук. Знай успевай лепи да в чан с кипящим маслом бросай.

Незадолго до окончания смены Ольга вытерла руки, осмотрела в шкафчике свою сумку и подошла к Люде.

— Там, — неопределенно кивнула она на дверь, — сметанки обещали плеснуть, а у моей сумки ручка на честном слове держится. Возьму твою. Не против?

Сказать, что она против, что это ей не нравится, Люда все же постеснялась. Сдержанно пожала плечами: бери, мол.

— Косметичку и щетку я выну? — спросила Ольга.

Люда опять пожала плечами.

Она и не заметила, когда вернулась Ольга, — как раз в ту минуту вынимала из чана последнюю партию пухлых, рыжих и будто сердитых шипящих пирожков.

Пока прибирали, масло сливали — и смене конец. Отработали! А завтра — выходной, воскресенье!

— Вместе пойдем, — сказала Ольга. — Что-то хочу тебя спросить.

Солнце стояло еще высоко, светило ярко, но погода, как видно, снова переломилась — ветер с реки дул холодный и острый. Ольга зябко передернулась, подняла воротничок замшевого, с поясом пальто и в своих узких, на высоком каблуке сапожках показалась Люде такой худенькой, слабой, несчастной, что она пожалела ее. Крутится, изворачивается, продукты потихоньку таскает, шитьем подрабатывает — и все ради обормота своего, пьянчужки, который полгода уже не работает и в ус себе не дует. Зачем все это ей? На одних нервах живет.