Владимир Добряков - Что берешь в дорогу

Он не помнил, минута, две или пять прошли, только услышал удалявшиеся голоса и смех тех, четверых. Они ушли.

Плача, Люда стояла перед ним на коленях на снегу.

— Вадим, Вадим! Можешь встать?.. Очнись.

Удары, особенно первый, по голове, были сильными. Кажется, Вадим был в глубоком нокауте.

Люда вся тряслась.

— Гады! Бандюги!.. Ты можешь встать на ноги?

Он попробовал. Голова гудела, по всему телу растекалась боль. Все же поднялся.

— У тебя кровь. — Она платком осторожно вытерла ему лицо.

— Ничего… жив. — Он даже попробовал засмеяться. Только какой смех! Вроде задушливого кашля получилось.

— Боже, я думала, убили тебя!

— А ты… сама-то? — сплевывая кровь, спросил Вадим.

— По спине раза два огрели. Я хотела вырваться, а он в снег повалил… Что же нам теперь? В милицию идти?

— Зачем? — глухо сказал Вадим. — Не надо. Идем, к дому проведу.

— А если они опять? На тебя?.. Нет-нет, я сама. Здесь близко… Может, мне тебя проводить?

— Что ты! Я дойду. Прекрасно дойду! — Вадим хотел было приосаниться, но чуть не застонал от боли. — Ничего, дойду. Завтра явлюсь как огурчик. А ты иди, Люда. Все о’кей!

Так они и расстались. На другой день в школу Вадим не пришел. Какая школа! На лице синяки, на теле — еще больше. Целых полторы недели не появлялся в классе.

Ребята два раза приходили к нему домой — проведать. Люда с ними не приходила.

А когда, обретя более-менее сносный вид, он явился наконец в школу, то Люды за партой не увидел. Оказалось, что она не была и накануне. Потом стало известно: у нее, как было и в седьмом классе, что-то плохо с глазами. Вскоре ее отправили в московскую глазную клинику. И Вадим не видел ее до самого выпускного вечера, на котором выдавали аттестаты зрелости и с которого она так неожиданно ушла вместе с матерью.

Вадим посмотрел на остатки пива в бутылке с осевшей пеной, вздохнул и взял свой бумажный сверток, направился к выходу.

День уже угасал. Или это просто низкое солнце заслонилось тучами, что исподволь собирались у горизонта и теперь серым, грязноватым наливом во многих местах испачкали небо, еще вчера бывшее таким просторно голубым и веселым.

Улица впереди тянулась далеко, будто и конца не просматривалось, и Вадим подумал: «Завтра продолжу». Он повернул обратно, хотел побежать к остановке — там стоял троллейбус, но понял, что не успеет, и свернул к газетному киоску, броско раскрашенному в желтый и красный цвета. За окошком сидела средних лет женщина, тоже довольно ярко раскрашенная и, видимо, привыкшая, чтобы на нее обращали внимание. Но поскольку покупателей не было, она немножко скучала. Поэтому на вопрос Вадима, нет ли в продаже областной молодежной газеты, охотно разъяснила:

— Видите ли, это местная печать. Большой спрос. А получаем в свободную продажу пятьдесят экземпляров. В основном идет по подписке.

— Жалко.

— Наверно, ваши стихи напечатали и теперь скупаете экземпляры? Приходят иногда такие.

— Что вы, я стихов не пишу. Не умею. Вот мой приятель, тот пишет. Статьи. Даже повесть художественную.

— Смотрите-ка! — удивилась киоскерша. — И тоже молодой?

— Ровесники. Фамилия Крутиков. Он голова! Без пяти минут журналист.

— Запомню, поинтересуюсь, — собрала в улыбку оранжевые губы киоскерша. — А вы заходите. Оставлю экземплярчик.

— Спасибо! — сказал Вадим. — Зайду. Я тут часто сбываю.

Ольга пошла на мировую.

После таких-то угроз, ледяного молчания во время всего следующего дня, и вдруг — на мировую? Люда не могла поверить. Но как не верить: и в голосе совсем: другие нотки, и взгляд уже не злой, не презрительный — наоборот, будто раскаяние в нем и желание забыть неприятности, восстановить нормальные отношения.

В принципе Люда ничего не имела против «нормальных отношений», но забыть все, сдаться на вкрадчивый, потеплевший голос — извините! Есть же у нее гордость. И разве она в чем-то виновата!

На участке поговаривали о якобы предполагаемом собрании. Примерно знали, о чем и разговор пойдет. Комиссия-то не напрасно акт составила. Видно, ни ослепительная улыбка завпроизводством не помогла, ни самое радушное обхождение.

Не этим ли вызвана и Ольгина перемена? А перемена разительная: стала Люда выдвигать из электрической печи лист с песочным печеньем, а Ольга тут как тут: «Людочка, помогу!»

Надо бы ответить «спасибо» — не смогла. Язык не поворачивается. А Ольга не фыркнула, не обиделась. Подошла, тронула за руку.

— Ну, не дуйся, ради бога. Прости, виновата. Дура я невыдержанная.

Не откликнуться, промолчать было уже невозможно, Люда, не глядя на нее, выдавила:

— Хорошо, не буду.

А потом Ольга чуть ли не силой (пока между выпечками было немного времени) вытянула Люду второй этаж — перекусить. Диетический зал был закрыт, пошли в общий.

Люда сама расплачивалась. За себя и за Ольгу. Та хотела свою рублевку сунуть, но Люда металлическим голосом сказала кассирше:

— Деньги возьмите у меня. — И тише, для Ольги, впервые взглянув на нее, добавила: — Я должна за обед. Помнишь?

Столик Ольга выбрала подальше от людей. Сели.

— Ну, Людмила, — протянула она руку, — заключаем мир?

Люда слабо усмехнулась:

— Я бы предпочла мирное сосуществование.

— Будь по-твоему. — Ольга пожала ее руку. — И на это согласна. Все равно ж — мир.

— Ты что, про собрание узнала? — напрямую спросила Люда. — Так забеспокоилась. Мир предлагаешь.

— А что собрание! — покривила губы Ольга. — Не в первый раз. Посидят, поговорят.

— Но собрание-то по выводам комиссии.

— А! — Ольга выплюнула подгоревший кусочек картофеля. — И это было. Ораторы известные. Вокруг, да около, да вообще.

— Не думаю. Раз обнаружили недовес… И качество… Вряд ли обойдется «вокруг да около».

— Обойдется, — сказала Ольга и положила вилку. — У всех грешки. Друг за дружку держаться надо.

— У всех? — Люда сделала большие глаза. — Не верю! Какие грешки? Разве плохо работает Клава Селезнева? Разве чего берет?

— Клава! — Ольга засмеялась. — Как рыба молчать будет. Почему? А кто ей помогает доставать путевки в Трускавец? Думаешь, легко доставь? А Маргарита Васильевна — пожалуйста. Три года подряд Клавка ездила. Так что ей дороже — языком побренчать или свое здоровье? Аньку Денисову возьми. Она хоть и комсомольский групорг, а станет речи толкать? Не станет. Три месяца билась — не могла Дениску своего в садик устроить. А Маргарита Васильевна позвонила — и Дениска там. С бассейном садик. Кончина о квартире хлопочет, тоже надеется, что Маргарита Васильевна поможет… Говорю же тебе: друг за дружку надо держаться. Сыты, в тепле, зарплата идет… А на свадьбу, — Ольга наклонилась к Люде и доверительно шепнула: — Маргарита той же Денисовой — сапоги югославские, в коробке, лентой перевязаны. Вот так!.. Ну, а сама-то о свадьбе думаешь?