Лара Уильямсон - Мальчик, который переплыл океан в кресле

Девчонка абсолютно точно свихнулась. Я разворачиваюсь и собираюсь уходить.

– Эй, тебе нельзя уходить! Особенно потому, что ты вообще здесь по ошибке.

Да Господи Боже мой! Что с ней не так?!

– Я знаю, что тебя учили дома. А раз так, то в школе тебе не место.

Я поворачиваюсь, и Мими корчит мне рожу. Если бы Бабуля Ибица была здесь, она бы сказала ей, что если ветер переменится, то ее лицо останется таким навсегда. А с таким лицом, знаете ли, модельный конкурс не выиграешь. Ни в Америке, ни в любом другом месте.

– Я думаю, это правда, потому что это твоя мама сказала, что тебя учили дома. А это значит, что тебе надо идти домой, а не торчать в школе. А то я все про тебя расскажу!

Хм… Нет, моя мама этого не говорила.

Оказывается, что двоюродная сестра Мими, Хлоя-Жасмин, встретила мою маму и они немного поболтали.

Придержи лошадей, как сказала бы Бабуля Ибица. На самом деле лошадей она как раз не держала. Она не любит их после одного неприятного происшествия, когда какой-то конь принял ее палец за морковку.

– Я думаю, твоя сестра ошибается, – говорю я.

Мими заявляет самодовольно:

– Хлоя-Жасмин ходит в твою бывшую школу. Я была у нее в гостях и упомянула, что в моем классе появился новенький по имени Бекет Рэмзи. Она сказала, что знает о тебе все. Хлоя-Жасмин сказала, что ты ушел из школы в ужасной спешке и тебя не было целую четверть. Все о тебе говорили. А потом однажды Хлоя-Жасмин наткнулась на твою маму, которая развешивала плакаты о уроках рисования на Ханидаун-хиллз.

– Как-то неправдоподобно звучит… – шепчу я, одновременно припоминая, что классом младше и правда училась девочка по имени Хлоя.

Мой друг по прозвищу Картошка говорил, что у нее зубы, как у гиппопотама. Ну да, все складывается: у Мими тоже они немножко бегемотьи.

– Да нет, это правда была твоя мама. – Мими так энергично кивает, что у нее вот-вот отвалится голова. – Хлоя-Жасмин видела ее у школьных ворот, когда она забирала тебя после уроков. И все знали, что она художница. Хлоя-Жасмин говорила с ней об искусстве, потому что ее папа любит рисовать. Ну так вот, твоя мама сказала, что преподает на Ханидаун-хиллз и в Эдеме, и спросила, не хочет ли ее папа походить к ней на уроки. Когда Хлоя-Жасмин рассказала об этом своей маме, та сказала: нет, еще не хватало, чтобы ее муж рисовал всяких голых дамочек. Ну вот, и потом Хлоя-Жасмин заговорила о тебе и спросила, где ты сейчас, и твоя мама сказала, что ты на домашнем обучении. А ты на самом деле тут.

Я настаиваю на том, что тут какая-то ошибка, но в глазах у меня пощипывает от непрошеных слез, и это не потому, что Хлоя-Жасмин приняла Перл за мою маму, а потому, что Перл притворялась, будто все еще с нами, а мы уже больше недели с ней не разговаривали. И на сообщения наши она не отвечает. Почему она соврала про меня? Настоящая мама никогда бы так не поступила.

– Я вижу, что ты еще носишь браслет с бабочкой, – шепчет Асебен и пишет в листке с ответами, что сетчатка располагается в зрачке: у нас контрольная по естествознанию.

– Я, – шепчу я ей.

– Что ты? – шипит она в ответ.

– Я-блоко, не зрачок. – И я записываю ответ, пока мистер Бигл читает вслух следующий вопрос.

Взглянув на часы, он заявляет, что до обеда остались считаные минуты, и предлагает нам поторопиться.

– Я видела, как ты говорил с Мими на площадке, – шепчет Асебен. Она пишет, что длинная трубка, по которой пища перемещается из гортани в желудок, называется «сток». – У тебя был грустный вид.

– Пищевод, – бормочу я. – Не «сток». Даже если и грустный, то это никак не связано с браслетом. Какое тебе дело?

Я снова думаю о том, что Перл солгала про меня. Асебен права. Мне и правда грустно. Поговорив с Мими, я целую вечность просидел на дорожке из гравия, вырывая клочья травы.

Асебен записывает правильный ответ – вернее, то, что ей кажется правильным ответом. Правописание у нее тоже хромает: она пишет «песчевот».

– А вот такое и дело. Я, знаешь ли, бабочкиными браслетами не разбрасываюсь. Они предназначены только для тех, кому не хватает в жизни чего-то важного. А потом, когда это важное появляется, браслет больше не нужен, и…

Ну да, ну да. Слышали мы уже. Я пишу «большой мозг» в ответ на вопрос про самый большой участок мозга.

– Не хочу тебя расстраивать, – шепчу я. – Но бабочки – это не души мертвых людей, прилетевшие сказать «привет». Они просто бабочки. И они не разговаривают. Они живут повсюду. Я не фанат бабочек, гусениц и пауков. Лучше тебе поговорить с моим братом Билли. Он обожает всякое такое. У него даже есть улитка. – Я вздыхаю. – Мертвые люди не возвращаются, как бы нам этого ни хотелось.

– Я думаю, это неправда.

Асебен пишет «бабочка» на листке с ответами. Ну и дура. Бабочка – это совсем не самый крупный орган человеческого тела.

– Моя сестра вернулась.

У меня отвисает челюсть, и как раз в тот момент мистер Бигл говорит:

– Что находится внутри вашего черепа?

Я собираюсь написать «мозг», но учитель внезапно ревет:

– Да ничего там нет! Пустое место! Эй, кто бы там ни злоупотреблял челюстями, болтая без умолку, не могли бы вы немного помолчать? Это важная контрольная, и мне надо узнать, кто знает правильные ответы, а не кто знает правильные ответы соседа.

Мими бросает на меня взгляд и широко улыбается. Почему она так меня ненавидит? Сначала говорит, что хорошего во мне только то, что я новенький. Потом – что мне надо учиться дома. А теперь радуется тому, что меня отчитали.

Звенит звонок. Мистер Бигл говорит, чтобы мы сложили листки на стол и проваливали. Я проваливаю со всех ног, потому что мне хочется поговорить с Асебен про ее сестру.

За обедом я ее не вижу, зато вижу Роберта Эбсолома. Он сидит на стене и рисует что-то на клочке бумаги. Я уже собираюсь пройти мимо, но кое-что заставляет меня остановиться и присесть. Роберт шарахается от меня, будто я болен какой-то опасной заразной болезнью, и накрывает рисунок ладонью, чтобы я не увидел.

Я должным образом представляюсь и протягиваю руку. Именно так поступает папа, когда с кем-то знакомится. Правда, обычно этот кто-то хмурится: папа, как правило, весь покрыт рыбьей чешуей. Роберт не протягивает руки в ответ; он говорит, что все зовут его Кастетом.

– Ладно, Кастет, я не хочу лезть не в свое дело, – говорю я, хотя сам понимаю, что лезу не в свое дело. Мне интересно, что он там калякает. – Хм… В общем, я просто хотел извиниться за то, что сказал недавно. Я не думал, что ты огорчишься. Мне просто показалось, что ты интересуешься растениями, но, может, я ошибся.

– На самом деле я и правда ими интересуюсь, – сквозь зубы цедит Кастет. Он складывает листок и пихает его в карман. – Но не так, как ты думаешь.

Честно говоря, я и сам не знаю, что думаю.