Владимир Разумневич - Степная радуга [Повесть-быль]

Юшка не слышал этого разговора. Дуняша позвала его ужинать на кухню. Он неторопливо черпал деревянной ложкой горячие щи из миски, старательно дул на них сквозь бороду, выпятив сморщенные губы, и затем, отхлебнув варево, долго жевал беззубым ртом ржаной хлеб. Глаза его смотрели на молоденькую хозяйку умиленно:

— Оку ясновидящему, Дуняша, привиделось, что человек приезжий, сын правоверного Спиридона, душой склоняется к лебедю белокрылому. Чует сердце: под одним небом, в одной стае двум лебедям жить.

— Душевный вы человек, дядя Юша, — отвечала ему Дуняша. — Говорите так, словно песню складываете. Спасибо за доброе слово!

— Слова, как покров птичий, ложатся перышко к перышку и в небесную высь поднимают, благостную песнь вызванивают. Однако коротка песнь лебединая, коли лук дьявольский метит в сердце невинное. Найти бы цифру заповедную, чтобы стрелу летучую в сторону отклонить и птицу белую от погибели сохранить.

— В ваших речах, дядя Юша, всегда чудится мне что-то тревожное.

— В когтях дьявольских птице весело не поется…

Поужинав, Юшка поблагодарил Дуняшу и пошел в горницу одеваться.

— Куда ж на ночь-то глядючи? — удивился Архип Назарович. — Переночевал бы.

— Не могу. Вещая цифра Акулине дорогу в Духовницк указала, чтоб к рассвету там быть, иначе беда придет, птицу белую заметет.

— Ну, коли такое дело, не смею задерживать. Случится быть в Злобинске у Чугунова, передашь ему вот это. Пусть почитает.

Архип Назарович сунул сверток в Юшкину котомку, сказал на прощание:

— Счастливый путь, Юшка! Пойдешь обратно — жду в гости.

Архип Поляков с Дуняшей проводили Юшку до Широкой поляны, где дорога сворачивала в сторону Маховки. Юшка решил заночевать в ближайшем селении, чтобы рано утром двинуться дальше, в Духовницк.

Расстались они под старым дубом, на яру. Когда Юшкина фигура растаяла в морозной ночной мгле и хрусткий скрип снега смолк в отдалении, Дуняша сказала Архипу:

— Не понимаю людей, которые смеются над ним. Он для меня как святой.

— Юшка действительно похож на библейского пустынника, — согласился Архип. — Только странности его наигранные, придуманные.

— Ты, Архип, просто мало знаешь о нем. Дядя Юша ничего не придумывает.

— Вот те раз! А поиски неведомых чисел, бессмысленные причитания о белой птице и Акулине-праведнице? А томик Пушкина, из которого он то и дело выуживает разные чудеса… Что это такое? Сплошная белиберда!

— Напрасно ты так. Хотя и туманно подчас изъясняется дядя Юша, но в словах его слышится боль пережитого. Вот ты назвал Акулину. А знаешь ли, Архип, что женщина с таким именем существовала на самом деле? Дядя Юша любил ее…

— Откуда ты это взяла?

— Мне он сам рассказывал. Бывают минуты, когда он вдруг начинает говорить просто и ясно, как все нормальные люди. Вот тогда и услышала я эту историю. Акулина, оказывается, вместе с ним по лесам скиталась. По словам дяди Юши, храбрее и милее Акулины не встречал он девушек на свете: стройная, с русой косой до пояса. А когда она подвенечное платье надела, то дяде Юше показалась похожей на лебедь белую. Такой он ее и запомнил на всю жизнь. Свадьбу сыграть помешали казаки. Налетели они на лагерь повстанцев и разлучили дядю Юшу с невестой. Акулина следом за ним подалась в Сибирь. Немало таежных дорог исходила, пока не набрела на колонистов, от которых узнала, что дядя Юша заточен в ссыльнокаторжной тюрьме где-то под Тюменью. Ночью Акулина прокралась в тюремный двор. Часовой заметил ее. Раздался выстрел. Так и не удалось ей встретиться с любимым. Случилось это 17 ноября — самое несчастливое для дяди Юши число. Он о ее гибели узнал лишь через десять дней — один из заключенных показал ему книгу, найденную на том месте, где стражник убил девушку. Дядя Юша как глянул, так и обмер. Эту книгу он подарил Акулине в день свадьбы… Вот с того времени и заболел дядя Юша, стал сам не свой. Страшные видения былого преследуют его на каждом шагу… А ты говоришь — «выдумки». Пережить такое…

— Разве я знал…

— В книжке, которую он носит с собой, есть роман про атамана Дубровского. Дядя Юша считает, что это про него написано… Он и мне давал читать. Правда, там другие времена и совсем другой атаман — из гвардейских офицеров, щеголеватый и зазнаистый. Он помещикам мстит, которые лишили его отцовского имения, а сам о богатой невесте мечтает. Дядя Юша, конечно, не похож на Дубровского. Но папаня мне сказывал, что дядя Юша потому пошел против богатых, что прочитал в юности эту книгу и задумал атаманом стать. Только он не за себя мстил, а за всех крестьян обиженных. И жизнь у него куда труднее…

Дуняша задумчиво глянула вниз. Там, в мрачной глубине рва, в смолисто-черной воде проталин серебристыми свечками мерцали отражения далеких звезд. Откуда-то из-под земли неслышно пробивались родники, покрывая заснеженный лед уродливыми лужами. Со дна, как из подвала, тяжелыми струями воздуха поднималась застойная озерная стылость. Дуняшу обдало холодом. Она поежилась, отпрянула назад, к Архипу. Он обхватил ее, поднял и каруселью закружил у самого рва, под деревом. Замелькали, запрыгали в бешеной пляске ночные звезды, снег искрами сверкнул из голубизны. Заиндевелые ветви дуба сплелись в широкий неразрывный круг, вихрем завертелись над головой. Пылинки инея, падая с бахромы на ветках, ложились на пылавшие Дунины щеки и быстро таяли, холодными дождинками скатывались с лица. Косы выбились из-под платка, растрепались, запутались в полушубке Архиповом. В висках стучало, кружилась голова. Она обхватила Архипа за шею и, задыхаясь в немом оцепенении, просила с мольбой:

— Да отпусти ты меня, Христа ради… Вот битюг! Закружил совсем!

Архип подчинился, прекратил кружение. И вдруг порывисто припал к мягким, чуть приоткрытым девичьим губам, стал целовать их страстно и обжигающе. Дуняша, как пойманная птица, замерла в сильных мужских руках, обреченно торкнулась в отворот распахнутого Архипова полушубка, услышала, как там, под рубахой, билось встревоженное сердце. И вдруг — тишина. Сердце на какое-то мгновение затаилось, чтобы потом с новой клокочущей страстью выпалить: тук-тук-тук, тук-тук-тук… Всем своим существом улавливала Дуняша этот неукротимый, стремительный стук, вызывавший ответный звук и в ее груди, такой же гулкий и шальной, как у Архипа. Казалось, не только они с Архипом слышат эти удары, но и далеко в ночи отдаются их отголоски. Дуняша встрепенулась, словно от сна:

— Ну, зачем, ну, зачем это…

— Не могу я без тебя, Дуняша, — тихо признался он и затем уже громко добавил — Перед вот этой поляной Широкой клянусь — люблю тебя. Больше жизни люблю! Верь мне, Дуняша, и будь женой мне…

— Года-то мои какие? Семнадцати нет, — отвечала она, растерявшись. — Не обвенчают нас. Как же можно так…