Владимир Разумневич - Степная радуга [Повесть-быль]

Кирька пытался успокоить их обеих, как мог, а у самого слезы по щекам. Капелька по капельке скатывались они с бороды на мокрое Дунино лицо, с ее слезами сливались.

— Да как же это так-то… Вот ведь… Без Архипа Назарыча, стало быть, — несвязно лепетал он и плаксиво шмыгал носом. — Что ж поделать-то?.. Пелагеюшка, стало быть, права. О самой себе надобно подумать… В лес, стало быть, бежать. Жди, завтра сюда супостаты из Горяиновки нагрянут… Слышь, что тебе говорю-то — к Волге спеши. Не то… Упаси господь…

Дуня тяжело поднялась с кровати, ладонью провела по щекам, рассеянно ответила Кирьке:

— Мамане сейчас не встать. Совсем плоха. К утру, може, и отойдет, отлежится. Тогда и двинемся. А про завтрашний день, Кирька, мы не все, как надо, рассудили. Про шкарбановский отряд забыли. Красноармейцы в Злобинку на рассвете обещали возвернуться. Известить бы их, что белые, мол, в Горяиновке и к нам собираются. — Дуня подошла к столу, что-то черкнула на тетрадном листке карандашом, протянула записку Кирьке. — Ты, кажись, в Майоров провал намеревался? Ступай. Бумажку эту отдашь Степке. Немедленно, пока еще не так светло и патрули дремлют, отошли его в Злобинку с поручением — пусть во что бы то ни стало разыщет товарища Шкарбанова и вручит ему вот это донесение. Договорились?

— Договорились-то договорились. Да как же я вас одних, стало быть, в таком горюшке оставлю? Нескладно получается.

— За нас не тревожься. Как только маманя поднимется, сразу же в лес отправимся. Степка из Злобинки прискачет, укажи ему дорогу в наш лесной табор. Так что — скоро свидимся, милый Кирька, помощничек мой незаменимый…

От Дуниной нежности у Кирьки томление подступило к сердцу, глаза заслезились, замигали часто. Обнял он Дуню, поцеловал на прощание сдержанно и неловко, словно чувствовал, что расстаются навсегда и не будет впереди нового свидания.

…На улице нестройно и хрипло загорланили петухи. Розоватый свет неярко пробивался в окно комнаты. На простынке, которой были укрыты дети на полу, отпечаталась скособоченная, похожая на уродливый крест тень оконной рамы. Выкатившись из-за горизонта, солнце сверкнуло золотом лучей и, словно испугавшись чего-то, стало медленно укрываться седой облачностью.

Когда Пелагея пришла в себя, на дворе было уже светло. Она не понимала, где находится и что привело ее сюда. Заметила слезы на глазах дочери и сразу все вспомнила, расплакалась, застонала скорбно, с причитаниями. Дуня стала утешать ее, сказала, что пора уходить в лес — в любую минуту могут ворваться белогвардейцы.

— Ты права, доченька, — печально качала головой мать. — Я вот только домой к себе загляну. Там Архипова фотография. Одна-разъединственная. Заберу с собой. А то ведь эти изверги и ее раскромсают…

— Одну, маманя, тебя не пущу. Вместе пойдем.

Дуня помогла матери спуститься с крыльца. Они неторопливо обошли школьный сад, вышли к болоту. На берегу чернела калягинская изба. Она стояла в отдалении от других домов, в самом конце порядка, рядом с мельницей.

Не только широкое, гнилое болото и сад на школьном задворье, но еще и длинная череда бревенчатых амбаров, загородивших подходы к берегу, пролегали между двумя улицами — Заозерной и Репьевкой. Вот почему, войдя в отцовский дом, Дуня с матерью не услышали ни топанья копыт, ни гиканья, ни свиста, которые, как вихрь, пронеслись по ту сторону болота, в Репьевку.

Впереди кавалеристов по улице мчались на паре вороных, запряженных в тарантас, дружки-приятели Ефим Кадилин и Аким Вечерин. Правил повозкой казак, долговязый, как и Кадилин, скуластый, с вислым носом на исчерна-смуглом лице. Вечерин кивнул ему на Дунину мазанку. Кучер, весело гикнув, во весь галоп погнал лошадей туда. У ворот он придержал вороных. Кавалеристы тоже остановились, скучившись вокруг тарантаса.

— С главной смутьянкой мы сами расправимся, — сказал, сойдя на землю, Кадилин. — А вы скачите вот по этим адресам. Разворошите большевистские гнезда до основания!

Он передал список одному из конников, открыл калитку и, сопровождаемый Акимом Вечериным и несколькими солдатами, направился к мазанке.

Детишки уже проснулись. Увидев у порога рядом с лавочником Вечериным незнакомых людей с ружьями, они отпрянули в угол. Смотрели оттуда заспанными глазами. Малышка Катя со страхом спряталась за Гришуткину спину, обеими руками ухватилась за его рубаху и захныкала. Ее боязнь тут же передалась Ванятке и Клаве. Они тоже прижались к Гришутке. Заревели, размазывая слезы по щекам.

— Будет вам! — серьезно, по-взрослому глянул на них Гришутка и шлепнул Катю ладонью по затылку. — Замолкни! Завопила, как будто тебя режут. Вот маманя услышит. Она тебе задаст…

Дети разом примолкли.

— Значит, мамаша ваша где-то рядом? — спросил, миролюбиво глянув на Гришутку, Вечерин. — Где же? Ну, что молчишь? Мы к ней в гости пришли. Нехорошо от гостей прятаться.

— Маманя не спряталась. Ее дома нет, — ответил Гришутка.

— Куда ж убежала?

— А я откуда знаю? Вчера была, а сегодня нет.

— И ты не знаешь? — обратился Вечерин к Клаве, которая изо всех сил терла глаза кулаком.

— Не… не… не з-знаю-аю, — пролепетала Клава.

Меньшуха Катя выглянула из-за Гришуткиной спины и пискнула:

— К мамане хочу! — заревела пуще прежнего.

Вечерин брезгливо поморщился, отошел от них и о чем-то стал шептаться с Кадилиным. Тот хлестнул себя плеткой по голенищу и, надвигаясь на детишек, рявкнул:

— Мать свою укрываете, гаденыши?! Куда она подевалась? Говорите же! Не то…

Он со свистом резанул воздух плеткой. Ременный хлыст пронзительно щелкнул. Малыши в ужасе замерли. На какой-то миг даже Катя перестала плакать. Потом все они заревели снова. И только Гришутка по-прежнему сдерживался, исподлобья смотрел на Кадилина.

— Маленьких пугать нельзя. Заиками получатся…

— Ну-ну, поговори у меня! Сопляк голопузый! — погрозил ему плеткой Кадилин. — Я из тебя такого заику сделаю…

Вечерин заискивающе подсказал:

— Голопузиков этих, господин Кадилин, покамест придержать можно. Я так полагаю — раз змеиный выводок здесь, то и змея Дунька где-то рядышком. Приползет. Куда ей деваться!

— Пожалуй, ты прав, Аким Андрияныч. Не будем спешить. — Кадилин сунул плетку за пояс и приказал солдатам: — Мелюзгу в качестве заложников оставим! Коли большевичка Дунька не приползет к ним, живьем поджарим гаденышей. Обложить хибару соломой! Керосин из лампы — на завалинку.

Черномазый казак с вислым носом дотянулся длинными руками до потолка и сорвал с крюка жестяную лампу с закопченным семилинейным стеклом.

Вечерин запер сенную дверь на железный засов. Солдаты обложили мазанку со всех сторон соломой.

— Подождем Дуньку еще минут пяток. Потом подпалим. — Сказав это, Кадилин подозвал к себе черномазого казака: — Спички есть? Давай сюда! Жареху из гаденышей устроим!