Владимир Разумневич - Степная радуга [Повесть-быль]

Заняться подготовкой к отправке людей в безопасное место Дуня поручила Акулине Быстрой, а сама с Кирькой Майоровым и братом Степкой взялась перетаскивать винтовки с чердака в возок с сеном. Чтобы не вызвать кулацких подозрений, своих помощников Дуня отправила к оврагу пешком. Приехала к ним на возу попозже. Выгрузила оружие и возвратилась в комбед.

Прежде чем уложить винтовки в яму, Кирька завернул их в брезент. Получился увесистый узел. Они со Степкой кое-как подняли его, опустили на дно выемки, засыпали землей и укрыли травой. Даже опытный глаз не смог бы приметить здесь, в дебрях кустарника, тайный склад оружия.

— Стало быть, не зазря мною овраг на берегу проделан — в пользу революции служит! — радовался как ребенок Кирька. — Как сейчас помню день тот дождливый. Закинул, стало быть, я свой кнут за плечо и гоню стадо в Обливную. И вдруг…

Степке Калягину давно знакома овражная история — слышал ее и от самого Кирьки и от отца. Дослушал до конца и на этот раз — зачем обижать пастуха, пусть себе говорит, коли хочется.

Свой рассказ Кирька закончил словами:

— Вот попы внушают — от бога, мол, все на земле происходит. Не верю я. Богу-то, може, было бы угодно в каком-либо другом месте землю продырявить, а я, стало быть, захотел вот здесь. И ничего он со мной поделать не мог. Бессилен. Восставший мужик ему, всевышнему, кулаком грозит, фигу кажет, а он даже громом небесным разразиться не в состоянии. Спрятался за облака и ни фига не видит. А ежели наших земных дел не различает, так какой же он после этого бог? Да никакой! Выдуманный.

— Я у святого отца Егория кусок сала стащил, — доверительно признался Степка. — Съел и не подавился. Ежели бы был бог, то сало в горле застряло бы…

— А я тебе, стало быть, о чем толкую? О том же самом!

Кирька забрал удочку, прислоненную к дереву, отдал ее Степке. Они вместе спустились по низине к реке. Вода у берега спокойная, теплая, покрыта зеленой пленкой застоявшейся ряски. Кувшинки там и тут белели на поверхности. Над ними беспечно летали, радужно сверкая крылышками, кокетливые стрекозы. Из дальней заводи выпорхнула утиная стая и, шурша крыльями, пронеслась над речкой. Сделала широкий круг над оврагом и опустилась в камыши. Кирька вспугнул уток, когда стал пробираться к иве на берегу. Он облюбовал место в тени ветвей, листья которых серебристыми слезинками свисали над водой.

— Сиди, стало быть, здесь, — сказал пастух Степке. — Меньше на поплавок, больше по сторонам глазей. Узришь что-либо подозрительное — немедля в комбед! А в сумерках, когда бедняцкие семьи в укрытие спровадим, и я к твоей удочке присоединюсь. Вместе будем ночь коротать, лещей ловить и общинные ружья сторожить! А пока, мотри у меня, чтоб духу чужого и близко не было!

Возвратившись в село, Кирька Майоров отыскал Дуняшу во дворе отцовской избы. У крыльца стояла длинногривая Рыжуха, запряженная в телегу. Пелагея с Татьянкой вынесли из дома огромный узел с постелью, корзину, наполненную посудой, деревянными ложками и разной провизией. Дуняша аккуратно уложила все это на соломенную подстилку в телеге, потом сходила на топлюжку за котелком, подвесила его к задку повозки, между колесами. Кирька посоветовал прихватить еще косу и топор — в лесу и это снаряжение может сгодиться.

— И тебе, Дуняша, в селе оставаться опасно. Поезжай с нами, — советовала Пелагея дочери. — Не ровен час — бандиты прискачут…

— За меня не тревожься, маманя. Утром с детишками буду у вас. А до тех пор мы с Кирькой должны решить кое-какие комбедовские дела К тому ж Архип из Николаевска звонил — вот-вот прибудет. Зайдет муженек в избу, а там пусто. Мало ли что может подумать. Я уж подожду его.

— Поступай, доченька, как знаешь. Только особливо не задерживайся. Утром ждать тебя будем. Хорошо бы, конечно, вместе с Архипом…

Татьянка заперла на замок сени, уселась рядом с матерью в телегу. Кирька открыл ворота, и они выехали на улицу.

Под покровом ночи двигались по селу, поскрипывая колесами, подводы, груженные домашними пожитками. На узлах сидели молчаливые, насупленные, как сычи, детишки, беспомощные старухи. Держась за грядки телег, понуро брели старики, путались в длинных юбках перепуганные женщины. То в одном, то в другом конце возникала широкая фигура Акулины Быстрой. Она шагала размашисто, по-мужски и, подходя к повозкам, отдавала немногословные распоряжения, кому куда ехать. Обоз был расчленен на две группы. Одна группа спустилась по откосу улицы Слободы в луга Ерика и двинулась дальше через плотину к приволжским лесам, в глухую, непролазную чащобу, с давних лет носившую название Старики. Другая же поехала по дороге, которая вела мимо сельского кладбища, к Воронцовскому мосту через речку Верхний Казат, и, пройдя вдоль зеленого строя гривастых вязов, за которыми пряталась Широкая поляна, поднималась на взгорье, обросшее густым лесом.

Попрощавшись с обозниками, Дуня с Кирькой Майоровым возвратились в избу, где уже крепким сном спали на полу дети. Стали прикидывать, кому из крестьян можно будет доверить оружие в случае, если банда нападет на село.

Колокол на пожарной вышке пробил три раза. Кирька заволновался, ухватился за кепку:

— Засиделся я тут, забодай меня коза! А Степка при оружии оставлен. Страшно, поди, одному-то в ночи. Я, стало быть, побегу к нему…

В горницу неожиданно вбежала Дунина мать. Растрепанная и бледная, она упала в ноги дочери, забилась на полу с воплями:

— Дуняша, милая… Отца-то в Горяиновке убили… Пришли туда белые. И Вечерин из села к ним прискакал… Схватили они Архипушку в ревкоме и чуть живехонького на могилки отвели… И штыками… И саблями… Всего истерзали, подлые, касатика моего ненаглядного…

Дуняша подняла ее с пола, усадила на кровать.

— Да тебе-то откуда это известно, маменька? Не верю я… Не может того быть! Тут что-то не так…

— И я спервоначалу не поверила… Разве поверишь в эдакое! Но Юшка — мы его за Казатом встретили — Христом-богом клялся, что своими глазами видел замученного комиссара на кладбище. А с ним вместе паренька какого-то, нездешнего, растерзали… Юшка врать не будет. Ревмя ревел, когда рассказывал. И еще Юшка слышал, будто Вечерин на кладбище грозился: «До калягинской дочери доберусь, все ее гнездо разворошу!..» Спасаться вам надо немедля… Буди детишек, Дуняшка, к нашим пойдем, в лес… За тем и отстала я от обоза, чтобы вас увести… Ох, горе горькое! И за что на нас, грешных, напасть-то этакая свалилась?.. Как я теперь без Архипушки, соколика ясного, жить-то буду, в чем утешение найду, где голову приклоню горемычную…

Заголосила мать, захлебываясь слезами и терзая на себе волосы. Упала на кровать в беспамятстве. И Дуня, рыдая, забилась рядом. Только теперь по-настоящему, с жуткой остротой почувствовала она, какая страшная беда стряслась, что без отца осталась…