Константин Курбатов - Чуть-чуть считается

А тут ещё Люба!

Со своими вопросами!

Не успели Витя с Федей вернуться в класс и сесть за парту, как Люба сразу зашептала им в спину:

– Как, мальчики? Иван Грозный очень ругался из-за билетов? Да? Очень?

А ведь если вдуматься, то во всём случившемся была виновата прежде всего Люба. Одна она! Это ведь она придумала с билетами на москвичей. Не Витя ведь. И не Федя. Началось с билетов, а там и поехало – и подшипник, и деньги за него, и жевательная резинка…

На уроке, как известно, положено заниматься делами, а не болтать постороннюю болтовню. И не шептаться. Поэтому Витя ничего не ответил Агафоновой. И Федя, между прочим, тоже сидел молчком, надувшись, словно сыч. У Феди был такой вид, точно это Витя кивнул завучу, а не он сам.

На переменке Люба прицепилась к Вите со своими вопросами, как липучка. И Витя в конце концов не выдержал и взорвался.

– Что тебе от меня нужно-то?! – заорал Витя. – Тоже мне великая доставательница! Это всё, если хочешь знать, только из-за тебя одной! Только из-за тебя! Да ты…

Больше Витя ничего не сказал Любе, только «да ты». Потому что Витя вовремя увидел Федино лицо и почувствовал, что больше ничего говорить нельзя. На Федином лице это было очень ясно написано.

И ещё Витя почувствовал, что ему не только дружить, ему даже противно смотреть на своих вчерашних друзей – и на Федю, и на Любу.

Домой после уроков Витя принял твёрдое решение идти один, без всяких там разных попутчиков, от которых сплошные неприятности.

Однако одному – у него не получилось. После уроков Витю неожиданно остановил в скверике возле школы дядя Андрюша. Любу с Федей он остановил тоже. Каждого порознь. Потому что Люба с Федей, как ни странно, тоже шли отдельно.

Вид у дяди Андрюши был какой-то не такой, как всегда. Не очень-то улыбчатый.

– Что это вы сегодня все по одному? – спросил дядя Андрюша. – Настроение плохое? Ну, я вам сейчас его ещё немножечко испорчу. Разговор у меня есть к вам серьёзный.

Усадив ребят на мокрую скамейку, дядя Андрюша сел сам. Он, видно, не знал, с чего начать.

Дождь уже кончился, но небо еще хмурилось. Низкие облака, похожие на грязную воду после стирки, со всех сторон обступили город. Лишь далеко за Волгой, у самого горизонта, светилась узенькая полоска зеленовато-чистого неба. Телевизионная мачта на Вознесенье стояла по пояс в серой мути. С маленьких клейких листочков на молодой липе изредка срывались капли.

– Зачем вы меня обманули, ребята? – сказал дядя Андрюша. – Ведь ты, Люба, взяла билеты на концерт не у мамы с папой. Зачем же вы так? А?

– Почему не у мамы с папой? – спокойно спросила Люба и посмотрела на дядю Андрюшу чистыми голубыми глазами. Глаза у неё стали даже какие-то грустные.

От Любиного грустного взгляда дяде Андрюше сделалось совсем не по себе. Он заёрзал на скамейке и сказал:

– Так ведь… Вы что, в самом деле, ребята? Тётка-то Клава Сыромятникова, у которой вы билеты доставали, моя родная тётя. Она вам контрамарки в служебную ложу дала. А вы… «Пропадают билеты… мама с папой всё равно не пойдут…» Убейте, ничего не понимаю. Зачем? Для чего?

– Для того. – хмыкнула Люба, – что у вас, оказывается, дяденька Андрюшенька, родная тётя в театре работает, а вы не можете Светлане Сергеевне билет на концерт достать. Иван Игоревич достаёт, а вы не можете.

– Люба! – воскликнул дядя Андрюша. – Да при чём тут Светлана Сергеевна? При чём тут Иван Игоревич? И вообще не рановато ли вам, ребятки, совать свой нос туда, куда не следует?

– Когда мы вам билеты принесли, – заметила Люба,- вы этого небось не говорили.

Она неторопливо спустилась со скамейки, провела ладошкой по тёмной от дождя доске.

– Мне домой пора, – сказала она. – Времени уже много. Меня мама ждёт обедать. И сыро тут. Простудиться тут можно. До свиданья.

Чуть кивнув головой, Люба медленно повернулась и ушла.

– До свиданья, до свиданья, Люба Агафонова, – задумчиво проговорил ей вслед дядя Андрюша. – Спасибо тебе за билеты, Люба. Я про них долго помнить буду.

Ветер пробежал по молодой липе, стряхнул с нее крупные капли воды. Дядя Андрюша вытер каплю со щеки и сказал:

– Совершенно не переношу вранья. По мне, кажется, хуже нет зла на земле, чем ложь. Я потому и с тёткой своей не хочу иметь ничего общего, что она лгунья и лицемерка. У неё же на лице написано, что она всё время думает одно, а говорит другое. Ей это представляется обязательным качеством культурного человека. Что же я к ней за билетами пойду? Я уже год, как с тёткой не встречался. Билеты, посмотрел, у нас со Светланой в служебную ложу. Но я ведь думал… Агафонов… Открываю дверь в ложу – здрасте! Любимая моя тётушка. Еле высидели первое отделение. Я бы за ложь не знаю что делал! И ведь самое обидное в чём. Когда такие, как моя тётка, которые, по сути дела, уже своё отжили, ещё куда ни шло. Но когда с пионерскими галстуками на груди…

– Так мы, дядя Андрюша, – тихо сказал Витя, – вовсе с Федей и не врали вам ничего.

– Не врали? – удивился он. – Как не врали? Или, может, у Любиных родителей действительно были билеты? А Любе их не дали – и вам срочно пришлось выкручиваться? А? Так?

– Нет, не так, – покачал опущенной головой Витя. – У Любы не было билетов. Но мы с Федей не знали. Мы же молчали. А Люба всё придумала, чтобы…

И Витя рассказал, как получилось с билетами, про «вопросы по методике» и про всё остальное.

– Получается, для моего блага врали, – проговорил дядя Андрюша. – И врала одна Люба. Вы – нет. Потому что молча врать нельзя. Так получается?

– Но мы же не знали, – напомнил Витя.

– Сначала, быть может, и не знали. – согласился дядя Андрюша. – А потом, когда у тёти Клавы билеты клянчили? Когда мне их отдавали, и якобы они – Любиного папы? Молчали? Но не кажется ли вам, что врун не только тот, который говорит неправду? Не кажется ли вам, что врун и тот, который молчит, когда врут рядом с ним и от его имени?

– Кажется, – прогудел в ответ Федя, не поднимая глаз. – Ясное дело, мы и есть самые первые вруны. Ещё хуже, чем Люба. В сто раз хуже, чем она.

– Почему же в сто-то? – не понял в свою очередь дядя Андрюша. – Ведь у вас действительно вроде Люба заводилой была.

– Потому, – сказал Федя, – что она девочка. И ещё потому, что когда про человека говорят плохое, а его тут нету, так это вообще…

– Что вообще? – сообразив, в чей огород кинут камень, спросил Витя. – Получается, я про неё тут наговариваю. А ты не наговариваешь. Ты сразу в защитничках оказался.

– Ясно, наговариваешь. – прогудел Федя.

– Ах, так! – возмутился Витя. – А ты сам у Ивана Игоревича что сегодня в кабинете сделал? Защитничек! «Когда про человека говорят плохое, а его тут нету…»

– Что я сделал? – насупился Федя.

– Ничего! – закричал Витя. – Справедливый какой нашёлся!