Константин Курбатов - Чуть-чуть считается

– Гадина поганая! – закричала Люба. – Ты, Корнев, хуже всех! Ты даже хуже Васи Пчёлкина! У тебя никакой благодарности! Точно, как у твоего дяди Андрюши! Мы столько для вас сделали, а ты…

– Что сделали? – удивлённо оглянулся на Любу Витя. – Какой ещё благодарности!

Он оглянулся, но одновременно не выпускал из виду и Федю.

– А не сделали?! – закричала Люба. – Для всей вашей семьи сделали! Мои мама и папа! Да вы только благодаря нам…

И тут Люба закричала такое… Она даже не то что закричала. Она прямо завизжала, будто зарезанная. Она завизжала такое, что даже у Феди опустились кулаки.

– Если бы не мой папа, – завизжала на всю улицу Люба, – так бы вам и дали квартиру на Вознесенье! Так бы и дали! Дожидайся! А что у тебя за это вместо благодарности?! Что?!

– Погоди, Люба, при чём здесь твой папа? – страшно удивился Витя.

– А при том! -крикнула Люба. – При том при самом!

– Но мы, Люба, к твоему сведению. – сказал Витя, – получили квартиру вовсе без твоего папы.

– Прямо так и без моего? – ехидно поинтересовалась Люба.

– Представь себе, – заверил Витя. – Наш дом пошёл на капитальный ремонт, и мы получили новую квартиру.

– Ты так думаешь?! – закричала Люба. – На капитальный! У всех идут на капитальный! Да не все попадают на Вознесенье! Твоя мама шьёт больно хорошо. Вот поэтому вы и попали вместе с нами. Чтобы твоя мама шила моей маме платья.

– Врёшь! – заорал Витя. – Мы с вами раньше и знакомы-то не были! Не то что шить. Ты, Агафонова, прямо совершенно не можешь, чтобы не врать! И сейчас ты тоже самым нахальным образом врёшь!

– А вот сейчас я вовсе и не вру! – затрясла вытянутым в Витину сторону лицом Люба. – Ты сам знаешь, что все квартиры в городе распределяет только мой папа. Все! Без него ни одной квартиры никто не может дать.

– Врунья! – кинулся за Любой Витя.

– А вот и нет! – взвизгнула она.

Витя не догнал Любу. Впрочем, он и не очень старался. Что с ней делать, с папенькиной дочкой, если её догонишь? Что? Вон она как запела про своего папу.

Повернув, Витя побрёл обратно к колонке. Он повернул лишь затем, чтобы забрать свой портфель, брошенный на землю, когда началась драка.

У водоразборной колонки стоял мрачный Федя. Федя стоял и мрачно смотрел на тонкую струйку, журчащую из чугунного раструба в лужу. Прозрачная струйка завивалась винтом.

– Я думал, ты мне друг, Прохоров, – тяжело вздохнул Витя. – А друг – это который всё по справедливости. Но ты, оказывается, сам прямо последний врун. И за врунью заступаешься. Поэтому тили-тили тесто ты, Прохоров. Вот ты кто.

И Федя ни словечка не возразил на такое обидное Витино заключение.

Нигде так много не целуются, как на вокзале. И особенно, конечно, женщины.

Витина мама тоже была женщиной. Не успели дед Коля с бабушкой выйти из вагона, мама сразу кинулась к ним целоваться. Сначала – с бабушкой, потом – с дедом.

– Вот и славно, – приговаривала бабушка, собираясь заплакать. – Вот и хорошо моя голуба. Вот мы и опять встретились. Вот и славно.

А дед говорил:

– Ай, Галка, теники-веники, губы-то помадой намазала! Знала, что целоваться-миловаться будем, а всё равно намазала. Но молодец, молодец, мне с помадой ещё интересней.

На синем военно-морском дедовом кителе – золотые полковничьи погоны. На груди – золотая лётная птичка. А на руке у деда самодельная сучковатая палка. Раньше Витя никогда не видел деда с палкой. Раньше никогда и намёка не было, чтобы дед хромал.

– Что? – дёрнулся дед в сторону бабушки. Дёрнулся и стукнул в асфальт перрона палкой. – Да брось ты, Маняш! Зачем уж с ходу-то? Ничего я такого и не сказал никому. Галка, ай чего я не то сказал тебе? А, Галка?

– Ой, да нет, нет, родные мои! – прижала мама руки к груди и снова полезла целоваться.

У бабушки с дедом удивительно ловко получалась передача мыслей на расстоянии. Они молча, даже подчас и не глядя один на другого, передавали друг другу свои мысли. И, как ещё в прошлый их приезд заметил Витя, чаще всего в этом немом разговоре главенствовала бабушка. Она командовала, а дед ей подчинялся. Будто полковником военно-морской авиации была бабушка, а не он.

– Эк, Витьк, – сказал дед, потрепав внука по волосам, – как ты к солнцу-то тянешься! Глянь, какой вымахал. Скоро меня догонишь, теники-веники.

На вокзале, наверное, принято не только целоваться, но ещё и говорить разные пустые слова. «К солнцу», «вымахал», «догонишь». Дед сказал эти слова и будто ничего не сказал. Нет, чтобы вместо таких никому не нужных слов спросить у внука про жизнь, поинтересоваться, нет ли у него каких вопросов.

У Вити за последние дни накопилось страшно много разных вопросов. Дед словно специально приехал под эти вопросы. Особенно много вопросов набралось у Вити после окончательной и бесповоротной ссоры на всю жизнь с наглыми врунами Любой и Федей. Витя так им и сказал, кто они такие. И ещё он им сказал, что больше никогда в жизни не скажет с ними ни одного словечка. Витя пересел от Феди на другую парту, потребовал, чтобы ему вернули все его вещи из каморки, и – конец!

Так кончилась навсегда большая и прочная дружба. Но дружба кончилась, а вопросы остались. Вернее, их сразу стало в тысячу раз больше. И один вопрос был сложнее другого.

Однако на вокзале, где люди по сто раз целуются и говорят разные пустые слова, вопросы, по всей вероятности, нужно задавать тоже лишь пустые. Всякие там «Как доехали?», «Как себя чувствуете?»

– Как доехали? – спрашивала мама, когда шли на привокзальную площадь к машинам. – Как себя чувствуете? Соседи в купе были хорошие? Вагон-ресторан работал?

Встречать деда Колю с бабушкой приехали на двух машинах: папа на своем «москвиче» и дядя Сеня – на «жигулях». Мама боялась, что у деда окажется слишком много вещей. Ведь не в отпуск же они ехали, насовсем. Поэтому дядя Сеня и вызвался приехать на своей машине, чтобы помочь.

С перрона шли кучкой. Шумно говорили. Дед заметно прихрамывал и опирался на палку. Чувствовалось, что к палке он ещё не привык и она его раздражает.

И вдруг на привокзальной площади дед стремительно бросился вперёд и перебежал дорогу перед самым автобусом.

– Ну и что? – через несколько секунд оправдывался он перед бабушкой. – Да что я в конце концов совершил такого преступного?

Бабушка ничего ему не сказала. Ни словечка! А он всё равно оправдывался. Это ему бабушка молчком передала что-то своё, осуждающее. И еще добавила кое-что на словах.

– Нет, ничего, – тихо добавила бабушка. – Я просто хотела тебе напомнить, что ты порой немного забываешься.

– Ага! – обрадовался дед. – Только не порой. Я, Маняша, всё время пытаюсь забыть про свои годы и про свой проклятый радикулит!