Валентин Берестов - Меч в золотых ножнах

Я сидел в своем раскопе, писал дневник, когда со стороны кургана N 53 раздался дружный вопль. «Неужели сломался меч?» - ахнул я и выскочил из кургана. Но все было в порядке. К экспедиционному «козлику» шла толпа. В центре ее двое тащили носилки, на них лежал длинный ящик, а в ящике что-то сверкало. Ящик поставили в машину.

- Ну вот, теперь вы видите, что это такое! - кричал Лоховиц.

Но мы ничего не видели. Лоховиц закрыл дверь машины своей широкой спиной. Наконец мы встали в очередь и по одному заглядывали в ящик, где на ослепительно белой вате лежал меч. Железная цепочка, цилиндрическая рукоять, типичное скифское навершие в виде бабочки. Но только бабочка была золотой, и на этой золотой пластинке красовалась могучая голова горного барана с круто загнутыми рогами.

То, что нам показалось стилетом, было на самом деле железной скобой, частью портупеи. Золотой колпачок, который Светлана нашла первым, по всей вероятности, подвешивался как украшение к этой портупее.

Всю среднюю часть меча закрывала широкая, выпуклая золотая полоса. Ее украшали изображения двух почти одинаковых крупных сказочных зверей.

Странные существа со львиными телами, змееподобными хвостами, с когтистыми птичьими лапами, с лошадиными шеями, с тяжелыми мордами не то крокодилов, не то допотопных ящеров.

Это уже не просто звери, а причудливые конструкции, составленные из разнородных атрибутов силы и свирепости. «Сверхзвери», украшающие «сверхоружие».

Кажется, что чудовища не в силах поднять головы - так они тяжелы. Не в силах сомкнуть разверстые пасти - так длинны их острые частые зубы.

И в довершение всего от уткнувшегося в землю носа каждого из хищников неожиданно отходит тонкий игривый завиток, похожий на побег растения. А могучие мышцы задних лап подчеркнуты геометрическим орнаментом. Художник удивительным образом придал грозным порождениям воинственной фантазии некое изящество, превратив их в нарядный геральдический узор. Рисунок на золотой обкладке ножен, видимо, должен был не просто устрашать, но и радовать глаз, поражая друзей и врагов блеском и великолепием. Так вот как выглядит меч во всей своей грозе и славе! Родичи, кладя его в могилу воина, не без основания полагали, что с таким мечом не стыдно предстать перед богами и обитателями страны теней, знаменитыми героями, перед богатырями скифских сказок и преданий.

Какое все-таки чудо, что он попал в наши руки! Значит, близкие положили его в гробницу тайком, без свидетелей. Значит, они сумели сохранить тайну меча от тех, кто когда-либо мог проникнуть в гробницу. Но память об этом необычайном оружии, что покоится сейчас в длинном ящике, сколоченном Колей Гориным, может быть, осталась и превратилась в один из вариантов широко распространенной волшебной сказки про заповедный меч-кладенец.

И мы снова бросились поздравлять Светлану. И, конечно, этот день стал экспедиционным праздником. Был устроен торжественный обед. В банках из-под томатного сока темнело вино. Сергей Павлович встал и произнес речь. «На Тагискенском скифском могильнике, - сказал он, - работали две бригады грабителей: одна из них потрудилась добросовестно, - Толстов посмотрел при этом на Оськина и на меня, - зато другая, к несчастью для себя и к счастью для нас, действовала халтурно. Вот этим-то грабителям-халтурщикам мы и обязаны замечательными находками».

Больше всего Сергей Павлович говорил о мече, о необыкновенном мече, который станет известен всему миру. О мече, изображение которого появится и в энциклопедиях, и во всех крупных работах, посвященных скифам и их искусству, и в учебниках для студентов. А может, и в школьных учебниках. О мече, который будет известен в науке под именем «сакский меч с Тагискена».

Светлана, встаньте! - послышалось со всех сторон. И под гром рукоплесканий Светлана встала и поклонилась.

Ящик с мечом был водворен в палатку Коли Горина, а сам Горин из уважения к находке переселился в машину. Пока художница рисовала меч, ящик был открыт, и мы то и дело ходили в палатку, садились вокруг ящика и смотрели, смотрели… Часто к нам присоединялся Толстов.

- Ну, что вы скажете? - в который раз задавал он свой излюбленный вопрос. И мы в который раз восхищенно вздыхали.

Разговор шел о скифском искусстве. Когда-то Толстов предложил назвать его искусством героического реализма или эпического реализма. То были не просто изображения зверей. Прикладное искусство, видимо, лишь иллюстрация к не дошедшему до нас скифскому эпосу, к мифам, волшебным сказкам, былинам о героях.

Скифы верили, что, украшая себя, своих коней и свое боевое оружие изображениями сильных и быстрых животных, они тем самым придают новую силу коням и стрелам, новую мощь мечам и рукам. Это, конечно, представление религиозное, магическое. Глядя на произведения искусства, любуясь ими, люди испытывали радость, душевный подъем. И это чувство давало им силу - силу, которую они приписывали самим изображениям. Силу, действующую, как они верили, помимо воли и сознания человека.

- Выключатели поехали!

Наш электрик Муса Умерович Юнисов ровно без четверти одиннадцать сел, как всегда, в машину и поехал на раскопки - выключать свет. Электростанция стоит поближе к транспортерам, а к лагерю тянется кабель длиной в два с половиной километра. Там, над опустевшими раскопами, над грудами земли и зияющими ямами, в полной тишине и безлюдье светит фонарь на мачте и стучит движок электростанции. И, наверное, где-то в стороне стоят три джейрана, смотрят как зачарованные на огонь и ждут, когда он погаснет. Джейраны продолжают ночевать на наших раскопках. Почти каждое утро мы видим, как они стремительно убегают в степь.

Машину ведет новый шофер, и Муса Умерович, должно быть, вздрагивает, в тысячный раз услышав надоевший вопрос: «Ну, а крокодилов там много?»

- Нет там никаких крокодилов, - отвечает Юнисов, стараясь скрыть раздражение. - Я видел их только в каирском зоопарке.

Этой зимой Муса Умерович работал в советской археологической экспедиции недалеко от строящейся Асуанской плотины. Он был там не только электриком, но и водил по Нилу экспедиционный катер. Он мог бы рассказать много интересного, если бы не тот проклятый вопрос о крокодилах, после которого пропадает всякая охота говорить.

Одна подробность из его рассказов про экспедицию особенно заинтересовала меня.

Юнисов удивлялся: археологи писали своим женам огромные письма, прилагая к этим посланиям схемы, чертежи и зарисовки. Оказывается, сочетали приятное с полезным: письмо домой и предварительный научный отчет. Самый настоящий научный отчет, с подробными описаниями, предположениями, аргументацией; отчет, который заканчивается ненаучным словом «целую».