Николай Жданов - Петроградская повесть. Морская соль

— Революция победила! — в наступившей тишине отчётливо и резко прозвучал его голос — Эти люди сложили оружие к ногам восставшего народа. Сияющее знамя победы не может быть омрачено позором кровавого самосуда.

Он вдруг замолчал, достал из кармана платок и начал протирать очки.

— Неужто будем об этих желторотых пачкаться? — сказал стоявший рядом солдат.

В толпе засмеялись.

— Постращать бы надо, — посоветовал кто-то.

— Они и так напуганы, больше некуда!

— Отпустить, да и только!

И тут я заметил девушку, которая приехала на грузовике. Она пробралась к самой ограде и, прильнув лицом к чугунным витым прутьям, смотрела на арестованных.

— Серёжа!.. — послышался её дрогнувший голос. — Серёжа! Ярославцев!

Долговязый юнкер с чёрными усиками встрепенулся и стал мучительно всматриваться в толпу, не понимая, кто зовёт его.

— Сюда, сюда… — нетерпеливо звала девушка.

Наконец он заметил её и тоже стал протискиваться к решётке, расталкивая своих. Это был тот юнкер, который утром ускакал на лошади от красногвардейского отряда. Но только теперь он не выглядел так уверенно и так красиво. Он, наверное, очень боялся, что его убьют.

Вот они уже стоят рядом, — юнкер по одну сторону ограды, девушка по другую, держат друг друга за руки и о чём-то говорят. Теперь не слышно их слов. Но и без слов ясно, что она испугалась за него, и сочувствует ему, и улыбкой старается ободрить его.

— Пойдём, чего завевался! — Серафимов потянул меня за конец башлыка, и мы двинулись дальше.

Обратный путь показался мне много короче. На перекрёстках у костров грелись солдаты. Ночные улицы были молчаливы и безлюдны. Но город казался полным скрытого движения и тревожных, неясных гулов. Лишь порою он затихал, как бы прислушиваясь к далёким отзвукам ночного штурма.

Серафимов, подставляя лицо ветру, довольно щурился и говорил:

— Теперь пойдёт! Теперь, парень, такой ветер подует по земле — не удержишь. Любую силу сметёт, любую стену повалит! — Он весело подгонял лошадей, да они и сами бежали охотно, должно быть чувствуя, что возвращаются домой.

Въехав во двор казармы, кашевар оставил лошадей и повёл меня через пустой тёмный плац. В подъезде горела лампочка, только гораздо ярче, чем днём.

Нам открыла хозяйка.

— Долго же ты ходил, малый, — сказала она. — Я ждала, ждала, да так и задремала за машинкой. Кастрюля-то где?

— Завтра принесу, — ответил вместо меня Серафимов. — Сегодня вам не хватило.

— Что ж, будет и завтра день, — сказала хозяйка и опять сёла к столу, собираясь шить.

А Настенька и бабушка по-прежнему спали, не подозревая даже, что меня так долго не было дома, и совсем, уж конечно, не догадываясь о том, что происходит на свете.

На другой день я встал поздно. Ни бабушки, ни хозяйки не было дома. У швейной машинки сидела на хозяйском месте Настенька и, высунув язык, вертела колесо. На столе стояла знакомая мне кастрюля.

— Эх, ты, — сказала Настенька, — всё спишь да спишь. А к нам солдат приходил, пшённой каши принёс.

Я ничего ей не ответил и пошёл умываться.

Бабушка и хозяйка вернулись не скоро. Они ходили в адресный стол, чтобы узнать, куда переехала тётя Юля, но там ещё не было никаких сведений. Стали ждать дядю Митрия, но в тот день он так и не появился.

Он приехал только на другое утро на грузовике со своими товарищами, красногвардейцами.

— Я по пути, на одну минуту, — сказал он.

Он привёз нам свой паёк: буханку хлеба, связку сушёной воблы и полкуска серого мыла. Грузовик с красногвардейцами ждал его под окном и глухо дрожал.

— Что же теперь делать? — спросила бабушка.

— Сейчас мне некогда, — сказал Митрий, — наш батальон охраняет штаб революции — Смольный. Подождите ещё немного, бабушка Василиса. Унывать не надо! Скоро будет мировая революция, тогда всё устроится само собой.

— Хорошо бы, коли так, — сказала бабушка.

Митрий взял одну воблину, стукнул ею несколько раз по прикладу своей винтовки, оторвал голову и быстро очистил кожу.

— Теперь годится для еды, — сказал он. — Постигай эту науку, — и протянул воблину мне.

— Минута уже прошла, — сказала Настенька.

— Вот в том-то и дело, что прошла. — Митрий поднялся и хотел поймать Настеньку, но она вырвалась и спряталась за плиту. Она думала, наверное, что Митрий будет с ней играть, но ведь ему было некогда. К тому же в дверях появился запыхавшийся Серафимов.

— Декреты привёз? — спросил он у Митрия.

— А как же!

Они вместе пошли во двор. Митрий вскочил на колесо, достал из кузова две тяжёлые бумажные пачки и протянул Серафимову.

— Расклеить надо, — сказал он. — Клейстер у тебя найдётся?

— Сварю и клейстер, — с готовностью отозвался кашевар.

Грузовик с красногвардейцами взревел и тронулся. Митрий помахал нам на прощание рукой.

…Клейстер варили в ведёрке, которое принёс Серафимов. Кашевар сидел на табуретке у плиты и, достав из пачки большой лист, читал по складам:

— «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно и без всякого выкупа».

Вверху поперёк листа было напечатано большими буквами: «Декрет о земле».

— А ну как царь назад вернётся, будет тогда вам за такие бумаги! — сказала бабушка.

Серафимов только усмехнулся в усы.

Помешав в ведёрке деревянной лопаткой, он снял его с огня и сказал:

— Собирайся. Поможешь мне расклеивать.

Мы вышли на улицу и принялись за работу.

Я намазывал стену клейстером, а кашевар пришлёпывал декрет широкой ладонью и, любовно расправляя его, приговаривал:

— По-нашему вышло, по-мужицкому!

Почти везде на заборах и стенах домов наклеено было много других воззваний и объявлений. Нам не сразу удавалось найти свободное место. Серафимов относился ко всем другим плакатам и воззваниям крайне подозрительно.

— Ну-кася, почитай мне вот этот! — говорил он. — У тебя побойчее выходит.

— «Безумная политика большевиков накануне краха, — читал я белый лист с жирными чёрными буквами. — Среди гарнизона раскол, подавленность. Министерства не работают, хлеб на исходе… Партия большевиков изолирована…»

— Чего-чего? Кто это клевещет? — сердито спрашивал Серафимов.

Внизу значилось: «От военной секции партии социалистов-революционеров».

Я читал и это.

— Мажь по ему! — сердито командовал кашевар. — Яссёры [9] Правильно: эсеры; эсеры — члены партии социалистов-революционеров. Эта партия враждебна народу и Октябрьской революции. пакостят! — И он пришлёпывал свой декрет поверх эсеровского воззвания.

Мы шли дальше, но кашевар всё ещё продолжал сердиться.

— Я, парень, и сам тоже ходил в этих, в яссерах, — признавался он с досадой. — Они, дескать, за землю. Вот, думаю, мне подходит: я тоже за землю. Да-а. И вот хожу я в яссерах неделю, хожу другую. Гляжу, а эти мой яссеры Керенскому пятки лижут. Взял да и бросил ихний билет в нужник…