Евгения Яхнина - Семьдесят два дня

— Я потом узнал, что рабочие ничего не добились и на пятый день вышли на работу, — закончил Поль свой рассказ.

— Им ничего другого и не оставалось, — заговорил Антуан. — В воздухе запахло войной, и правительство начало сажать в тюрьму забастовщиков. Рабочие других предприятий Парижа их не поддержали. Пришлось отступить. Так-то, дружок. Надо, видно, ждать, покуда рабочие не объединятся наконец и не поднимутся дружно, все, как один, против своих угнетателей. — Антуан набил трубку и стал её раскуривать.

— А что сталось со старым Симоном? — спросил Поль.

Антуан взглянул на Поля и ласково улыбнулся:

— Он тебе тогда не всё о себе рассказал. Симон действительно работает у Делоне сторожем. Он хотел присоединиться к рабочим, но забастовщики поручили ему не отлучаться из типографии и следить, как бы полицейские не повредили машины. Такие случаи бывали. Потом обвиняли рабочих, будто это они, уходя с фабрики, портили машины. Понимаешь теперь, почему Симон принял такое участие в твоей беде? — засмеялся Антуан.

— Понятно! — весело ответил Поль. — Никогда бы мне об этом не догадаться, если бы я не услышал от вас. Может, мне сходить к нему? Он научил меня тогда, как удрать из типографии, а теперь, может, научит, как снова получить работу.

— Погоди, погоди! У меня насчёт тебя другие планы. В тот день, когда ты у Пере упал без памяти, я написал твоему отцу, как тебе трудно приходится, и посоветовал отдать тебя в школу. Слушай-ка, что я получил в ответ.

Антуан выдвинул ящик комода, достал письмо и прочёл вслух:

— «За твои добрые дела да наградит тебя бог, справедливый и милостивый! На счастье Поля, моя Пеструшка отелилась двоешками. Одного телёнка я продам и всё, что выручу, пришлю для Поля. Пусть учится читать и писать. Об одном прошу тебя: отдай мальчика в церковную школу, где строже содержат детей и учат повиновению. Век буду молить всемогущего, чтобы ниспослал он тебе здоровья и многолетия, ибо всё в его власти. Письмо эго написал священник села Мулино отец Муше за неграмотного Леона Роже».

Антуан громко рассмеялся и сказал:

— Как ты думаешь, Поль, почему бы этому доброму богу, которого придумали попы, не распорядиться, чтобы наш хозяин Пере сократил рабочий день да платил побольше? Ведь, по их словам, бог ещё и не то может. Как же он допускает, чтобы одни люди голодали и во всём нуждались, а другие жили в довольстве и роскоши! Тебе это не приходило в голову?

Поль с удивлением смотрел на Антуана. С такими словами к нему никто никогда не обращался. До сих пор он, по деревенской привычке, относился к священникам с доверием. Не понял он и сейчас всего смысла вопроса, но чувствовал, что правда на стороне Антуана, а не там, у священника Муше с его богом.

Антуан, заметив смущение мальчика, сказал:

— Научишься грамоте, поближе разглядишь попов — до многого додумаешься. Отец хочет, чтобы ты учился в церковной школе. Туда и пойдёшь. Там обучают задаром, а нам с тобой сейчас не по карману светская школа — та, какую содержат не священники, а городские власти и где за ученье надо платить.

Поль не верил своим ушам. Счастье пришло неожиданно, точно с неба свалилось! Школа!.. Наконец-то осуществилась его мечта! Наконец-то он сядет за школьную парту, которая всегда ему казалась заманчивее королевского трона. Он стоял не шевелясь, как будто боялся спугнуть своё счастье.

— Ты что же это насупился? Смотришь в сторону, слова не вымолвишь! Или чем недоволен? — прервала молчание Клодина.

— Что вы! — воскликнул Поль. — Да как мне теперь быть!.. Вам за всё спасибо, но я не знаю, как мне дальше-то…

— Не торопись, — перебил его Антуан, — оставайся у нас, все твои дела мы обсудим.

— Спасибо! Я буду так стараться… — тихо ответил взволнованный Поль.

Наутро, едва рассвело, Поль уже подходил к типографии газеты «Заря».

К своему удивлению, он увидел двух полицейских, стоявших у ворот. Это не предвещало ничего хорошего.

Полю тотчас вспомнилась картина, какую он увидел в то утро, когда подходил к типографии Делоне. Но как ни был взволнован Поль, он не хотел ничего предпринимать без своего товарища.

Жорж не заставил себя долго ждать.

«Чемпион газетчиков» был уже обо всём осведомлён.

Объявлена война. Газета «Заря» запрещена. Редактор и сотрудники газеты арестованы. В типографии производится обыск, уничтожаются отпечатанные экземпляры «Зари».

— Что же теперь будет? — спросил Поль.

— Это дело не нашего с тобой ума, — ответил Жорж.

На этот раз и он растерялся.

Опечаленный, вернулся Поль на улицу Вожирар. На чердаке он застал свою новую семью взволнованной.

Антуан читал вслух последний номер «Зари». Немало экземпляров газеты было всё-таки вынесено из типографии раньше, чем туда прибыла полиция.

Антуан кивнул Полю, но не прервал чтения:

— «…правители Франции привели страну к страшной катастрофе. Ради своих личных интересов они затеяли войну, поставили на карту тысячи человеческих жизней и судьбу страны. Честь и слава Франции висят на волоске…»

Антуан отложил газету и сказал, обращаясь к мальчику:

— Судьба Франции повисла на волоске! Да и твоё ученье в школе тоже…

— Так уж всегда, — заметила Клодина, — если счастье когда и выпадет на долю рабочего, оно держится на волоске. А известно: где тонко, там и рвётся.

Прошло восемь месяцев.

Миновала трудная военная зима 1870 года. Приближалась весна 1871-го. Французское и прусское правительства заключили перемирие. Военные действия приостановились, прекратился грохот орудий.

Кончилась война. Но не успокоилась столица Франции. Прусские войска всё ещё стояли у стен Парижа.

…Антуан в военной форме шагал взад и вперёд по небольшой площадке, охраняя батарею пушек на Монмартре — одной из возвышенностей в рабочем предместье Парижа.

Как только над столицей Франции нависла опасность неприятельского нашествия, Антуан вступил в рабочий батальон Национальной гвардии.

В мирное время в Париже почти не было частей постоянной армии. Охрану города несла немногочисленная Национальная гвардия, которая состояла только из зажиточных людей.

Когда же прусские войска стали подходить к Парижу, в Национальную гвардию вступили почти все взрослые мужчины столицы, и прежде всего бедняки. Число национальных гвардейцев быстро выросло до трёхсот тысяч человек. Большинство из них были рабочие.

Антуан зажал под мышкой ружьё и сунул руки в рукава шинели. Он прозяб. Хотелось курить, но не было табаку. Потух и костёр — кончились дрова. Стояла холодная мартовская ночь. Близился рассвет, но было ещё так темно, что в двух шагах нельзя было различить человека.