Эдуард Шим - Звездочка

Н. Князева

Живёт у меня зверёк. Маленький, на белочку похож. Мордочка зубастая, хвостик пушистый, шёрстка жёлтая, только на спине чёрные полоски.

Живёт он у меня с неделю, а ведёт себя, как хозяин: таскает крупу из пакетов, мешок с овсом прогрыз, связку сухих грибов перетаскал с полки под кровать.

Начнёт носиться по комнате, шумит, как большой. Швырк — промчится по стене. Прыг на полку, с полки на стол, на пол, с пола на кровать, к окну.

У соседей все окна настежь. А у меня и двери на запоре: боюсь, — убежит.

А может быть, я его зря стерегу? Пускай бежит себе в лес? Сердит я на него! Маленький зверушка, а меня — вот какого большого! — напугал в лесу. За это я его и поймал.

А поймал его очень интересно.

Иду в лесу по дороге. Всё тихо, слышно только, как на сухой ковёр колючей хвои мягко упадёт шишка, или сучок под ногой хрустнет, да увидишь, как бабочкой спорхнёт с сосны золотистая чешуйка.

Иду и посвистываю тихонько. Слышу, справа кто-то мне подсвистывает.

Обернулся я направо, а свистит уж слева. Я налево, а свистит справа. Верчусь, смотрю на деревья, между деревьями, вверх, вниз — никого. Что такое? Видно, кто-то со мной шутит.

Отошёл я немного, опять посвистел, — откликается совсем близко. Должно быть, мальчишки где-нибудь прячутся да передразнивают меня.

Каждое дерево осмотрел, приседаю, гляжу туда, сюда. А с другой стороны: «Фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Рассердился я, швырнул сучком в деревья и пошёл дальше.

Иду тихо, оглядываюсь по сторонам, — листок не шелохнется. Нет и нет свистуна. А мне вот как его накрыть хочется!

Остановился я, посвистал. И тут вдруг рядом, совсем близко: «фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Смотрю, — на сосне сучок пошевелился. Да нет, не сучок это, а маленький зверёк. Я ему — «фий-ю» и он мне — «фий-ю» — поздоровались, значит. Всмотрелся я и понял: ведь это бурундук.

«Ну, — думаю, — сейчас я тебя проучу».

Старые охотники мне рассказывали, что бурундуков и без ружья добывают.

А ну-ка и я попробую.

Сел под сосну, ноги вытянул, руки на них положил и посвистывать начал.

Не откликается. Я — ещё. Слышу, откликнулся, только далеко.

Смотрю то на руки, то по сторонам. Вдруг цап меня за плечо кто-то. Вскочил я, — шапка с головы слетела. Кто это? Никого.

Бурундук, наверное, на меня прыгнул и ускакал.

Сел я снова и опять: «фий-ю, фий-ю, фий-ю».

Вот уж он и здесь. Сидит недалеко от меня и мордочкой по воздуху водит.

Ага, думаю, дело идёт. Маню́ ещё.

Он подбежал, через ногу мою — скок. Сижу — не шелохнусь, как пенёк в землю врос, глазом моргнуть боюсь. Он мне на голову прыг! Чуть было я не вскочил, да удержался. Терпеть надо! Он с головы на плечо соскользнул, по руке пробежал — коготками тронул. Терплю!

Сел свистунишка мне на сапог. Ну, ну… ещё поближе.

«Хватай!» — говорю я себе. А он спустился на землю: шишку увидел.

«Эх, — думаю, — прозевал!»

«Фий-ю, фий-ю, фий-ю», — зову зверька.

Он ко мне на коленку, а я его цап — и готово!

Задрыгал бурундучишка ножками, коготки выпустил, зубки оскалил. Да где ему со мной сладить! Крепко держу в руке тёплое тельце.

Так и принёс его домой. Теперь вместе живём. Сердится он на меня, а я на него.

Ну, да поладим — весной выпущу.

В. Корюкин

Жил дед Трофим, по старости лет, на покое. Летом колхозникам помогал, сколько мог, а как настала осень, решил навестить детей. Поехал сначала к дочери в дальний колхоз, погостил у младшего сына в городе, а потом побывал у старшего сына. Старший сын строил на Волге электрическую станцию, — самым большим краном управлял. Встречали деда радостно, отпускать не хотели, и прогостил он больше года.

Пришла весна, развесила зелёные листочки на берёзах, распестрила цветами луга. Захотелось деду домой, в родной колхоз…

Отправился он в обратный путь.

Еще солнышко не проснулось, как приехал дед на станцию и пошёл домой не по большаку, а прямиком.

«К полудню, — думает, — дойду до Горелых пней, а от них рукой подать до трёх сосёнок. Оттуда до Гнилого болота, а там перейду Куриный брод и к вечеру домой доберусь».

Идёт дед тропочками, — кланяются ему в пояс тонкие травы. Идёт перелесочками, — машут ветвями ласковые берёзки.

«Пора бы и Горелым пням быть, а их всё нет», — удивляется дед.

Вместо пустыря, где после лесного пожара одни пни торчали, расстилается зелёный луг. Трава на нём, как бархатная, и цветов видимо-невидимо.

«Знать, не туда свернул, — смекает дед. — К лугу вышел». Повернул он обратно, свернул налево, пошёл направо — всё к тому же лугу выходит.

Слышит старик, кто-то его нагоняет. Пчела-заботница на работу спешит. В новых полусапожках, в платьице коричневом, жёлтая косыночка на голове.

— Остановись, красавица! — говорит дед. — Укажи дорогу на Горелые пни.

— Некогда мне, дедушка, тебе всё рассказывать. Надо мёд собирать с пёстрых цветов. А Горелых пней вовсе нет. Колхозники расчистили их под зелёный луг. Прощай, дедушка!

— Вот это дело! — обрадовался старик. — Гляди, какой луг красивый. Сколько сена накосить можно! Да и пчёлам раздолье.