Николай Осинин - Железная команда

— То днем…

— Чего вы к нему прицепились? — вступился опять бригадир за шофера. — Пастуха надо гнать. Он молоко вылил…

Но тут осмелевшие в присутствии Ивана и Пети доярки набросились на своего незадачливого «начальника». Досталось ему за то, что по целым дням пропадает невесть где, что запасных фляг нет, что доильные аппараты не налажены. Как ни горласт был бригадир, а против такого дружного напора ничего не мог поделать — убежал в избушку.

Погрузив последние бидоны, Иван закрыл борт грузовика.

— Садись, поведешь, — сказал он Пете, — а я на «летучке» прежде к тракторам заверну.

— Да ты кто такой? — Яшка выпучил на Дубровина глаза.

— Комсомолец.

— Кто тебе дал право распоряжаться чужой машиной?

— Машина не чужая, а наша, совхозная, поэтому я тебя и отстраняю.

— Отстраняешь? На каком основании?

— На том, что от тебя водкой пахнет, а пьяному вести машину воспрещается.

Яшка рванулся было к кабине, где уже сидел механик. Иван заступил ему дорогу.

— Ну-ну, без истерики! Лезь в кузов, а то пешком потопаешь.

Была минута, когда казалось, Мухортов вот-вот ударит Ивана. Никита схватил подвернувшуюся под руку палку, собираясь огреть ненавистного Яшку, если тот начнет драку.

— Брось, — успокоил Митька, — у Ивана категория по боксу. Яшка знает, не сунется.

И все-таки Мухортова удержало от драки не столько то, что Иван Дубровин знал приемы бокса, сколько единодушное возмущение, которое он видел на лицах окружавших его людей.

Машина тронулась. Бормоча что-то, он схватился за борт и неуклюже поскакал за ней, пытаясь забраться в кузов.

— И-и, — разочарованно протянул Швабля, — а на центральной хорохорился, наскакивал драться. Я думал, его все боятся!..

— В поселке он потому хорохорится, что большинство парней-комсомольцев на отделениях работает, в поле, — сказал Митька.

Уже после отъезда Мухортова, пока ребята пили молоко, кто-то углем написал на двери избушки рядом с карикатурой:

Прочтя эти стихи, бригадир переменился в лице.

— В какой магазин? Что прихватил? Кто видел?

Никто не изъявил желания объясняться с ним. Бригадир не без основания заподозрил, что и это — проделка заявившихся на стая робот.

— В пыль сотру! Язык выдеру! — двинулся он на них.

Так и не поняв, отчего стихи, посвященные Мухортову, вызвали бурный гнев бригадира, путешественники должны были уносить ноги.

До Суетинки добрались только после захода солнца. За омутистой речкой по взгорью темнел лес. Над ним подымалась туча. Формой своей она напоминала полуразрушенный замок, а лес у ее основания был похож на стену из черного камня. На опушке стояла огромная голая сосна без вершины. Редкие кривые сучья, точно змеи или корявые руки бабы-яги, тянулись в стороны. Чудилось что-то зловещее в этом одиноком засохшем дереве, от него все вокруг казалось еще более мрачным и суровым.

Было тихо, пустынно. Темная вода между обрывистых берегов поблескивала ледяными полосами. В широком омуте глубоко-глубоко мерцала одинокая звездочка. От мысли искупаться в этой бездне у Никиты под рубашкой прошел холодок.

Сбывалось как будто все, о чем он мечтал в городе. Вот дремучий лес, омутистая речка, костер на берегу. Только в городе ночь не казалась такой черной и неуютной. Никита мечтал об опасностях — и вот они в самом деле подстерегают кругом.

— Глухомань! — сказал Швабля. — Здесь человеческая нога не ступала.

Олег опасливо поглядывал в сторону леса — страхота!

Никита старался не выказывать своих истинных чувств.

— Да ну трусить! — бодро воскликнул он. — На других планетах космонавтам не такие опасности грозят. Я читал: на Венере — вот где чудовища водятся!..

— Не знаю, кто водится на Венере, — прервал его Митька, — а здесь волки наверняка есть.

— Волки что! — заявил Швабля, любивший рассказывать про диких зверей и растерзанных охотников. — Волки — мелочь. Медведь — это действительно. Был однажды случай. Остановились охотники на привал. Так же, как мы, развели костер, поболтали и уснули. Подошел медведь, обнюхал, ружья собрал — да в речку. А потом как рявкнет: ауфштейн, мол, и хенде хох! Вскочили те — ни «папа», ни «мама» не могут крикнуть.

— А дальше… А дальше что? — торопил Орешик.

— Вот медведь и давай их потрошить. Одному ноги, руки, голову — все как есть назад повернул.

— Во-во, — живо подхватил Никита, — я слышал, с тех пор тот охотник и ходит задом наперед. А знаешь, что медведь со вторым сделал? Раздел и к дереву привязал.

— Чем? — удивился Семга, принимая все за чистую монету.

— Охотничьими кишками! — нашелся Швабля.

— Точно! — подтвердил Никита. — Врачи потом целую неделю его оперировали, кое-как спасли.

Митька только головой крутил.

— От брехуны! На пару у вас еще складней получается.

Шутливая болтовня развеселила ребят. Они начали храбриться друг перед другом, громко кричать, слушая лесное эхо. Лишь Орешик приставал к Митьке, чтобы тот на всякий случай для острастки зверям бабахнул из ружья.

— Не трожь! — хмуро сказал Митька, заметив, что Орешик вертится около двустволки.

— И совсем я не трложу!.. Как это оно без курлков стреляет? Может, оно и не стреляет вовсе?

— Хватит курлыкать! — прикрикнул на него Митька. — Айдате шалаш строить! Еще надо удилища вырезать, чтоб утром не возиться.

Ровного длинного тальника для удилищ поблизости не оказалось. Семга предложил сплавать на другой берег, где кустарник был гуще и выше.

— Поди, ты и поплывешь? — спросил Швабля, подбрасывая хворост в костер.

Вопрос, приправленный заметной долей ехидства, задел Семгу, считавшегося лучшим пловцом среди ребят.

— А что? Думаешь, струшу? Давай наперегонки.

— Понятно. Один боишься переплыть омут — удумал меня на подначку сманить?

— Надо мне тебя сманивать… Ты, поди, плаваешь, как топор.

— Салага зеленая! С обрыва нырну, а на той стороне вынырну.

— А я, что ли, не вынырну?

— А ну, давай!

Спорщики мигом разделись и стали на край обрыва.

— Приготовились! — скомандовал Швабля, приседая и отводя перед прыжком руки назад. — Раз, два, три…

Руками взмахнули оба, но прыгнул один Семга. «Заклинатель змей» в последний миг удержался на краю обрыва, с любопытством следя за товарищем.

Описав небольшую дугу в воздухе, Семга, как заправский спортсмен, вошел в воду головой.

Скрылось Семгино туловище, а ноги, согнутые в коленях, почему-то остались над водой. Раз-другой они шевельнулись, потом медленно погрузились в омут. Вместо них показался комок грязи. Это вынырнула Семгина голова.