Николай Осинин - Железная команда

— Такое дело, — повеселел Швабля, набрасываясь на еду. — Мне сегодня домой нельзя. Утром я со своей мутхен антирелигиозную работу проводил. Ну, ей не понравилось…

Никита прыснул при воспоминании о петухе с крестом, но тут же сдержал смех.

— Ты где пропадал целый день? Мы тебя искали.

— В милиции был, — немного помедлив, признался Лева со вздохом. — Помнишь стишок на бараке отгонного стана? Рядом с Семгиной карикатурой про Яшку Муху. Кто-то вякнул, что это я написал.

— А что ли не ты? Здорово написал, правильно!

— Вот то-то, что правильно, — опять вздохнул Швабля. — Пристали: откуда я знаю, что Мухортов в магазин заезжал, и так далее.

— А правда, откуда?

— Да ниоткуда. Просто так выдумал. Семга карикатуру нарисовал, а я подпись сделал. — Отложив вилку, Лева приблизил свою голову к Никитиному уху и прошептал: — Такое дело: они подозревают, что Муха в ту ночь магазин обворовал. А только они ни черта не докажут. И Яшка уже давно смотался куда-то из совхоза.

Никиту внезапно осенила догадка.

— А то ружье, что ты в лесу оставил, из магазина?

— С чего ты? — То есть, ну да, из магазина. Батя еще весной купил. Хоть у ребят спроси.

— Отцово ружье я утром видел: он с ним на крыльцо выходил крашеного петуха стрелять.

Лева как-то поспешно рассмеялся, не попадая вилкой в кусочек сала на сковородке.

— А здорово же я вас провел, правда? Никто не видел, как я нашел ружье и принес…

— Врешь! Ты его не терял. И не приносил. Мы нашли…

— Где?

— В дупле березы.

Вилка пронзительно скрежетнула по дну сковородки. Швабля вскочил белый, будто его макнули лицом в жидкую известку. С обвисшей нижней губы упало несколько хлебных крошек в желтке.

— Это не мое! Я ничего не знаю!..

— Хватит ваньку валять, выкладывай начистоту!

Куда девались хитрые бесики, постоянно скакавшие в глазах «заклинателя змей». Теперь взгляд его выражал одно горестное отчаяние.

Никита с удивлением отметил про себя, что Лева был ниже его ростом.

— Подожди! — Швабля с тоскливой мольбой схватил Никиту за руку, будто тот собирается уходить. — Дай честное ленинское, что никому-никому не скажешь!.. Ну дай, иначе мне конец. В тюрьму посадят! Я тебе все расскажу.

— Буду я честное ленинское из-за этого трепать. Так расскажешь.

— А я разве для себя делал? Для всех ведь! Сам же говорил, что в поход обязательно надо постараться ружье достать. Ну, я и постарался.

— Ты обещал дома взять.

— Не дали.

— И ты магазин обокрал? — Никита с ужасом отступил от плачущего Шваб ли.

— Обокрал не я. Вот как получилось. Я в сарайке сплю. Вышел ночью, смотрю, а через дорогу около магазина машина стоит. Потом дверь там открылась, и оттуда человек с каким-то тюком…

— Мухортов?

— Не разглядел. Показалось, вроде бы фляги в кузове звякнули, когда отъезжал…

— Что ж ты крик не поднял? Его бы задержали.

— Побоялся. Пока бы кто прибежал, он бы меня в два счета израсходовал… Да он, наверно, не один был. Ну, потом, когда машина ушла, я подкрался к магазину. Смотрю, дверь настежь, вокруг ни души. Заглянул внутрь — темно. Спичку зажег, вижу — на прилавке ружье, точь-в-точь как наше. «Ну, — думаю, — ребята просили ружье в поход — надо взять…» Потом еще конфет в карманы… Тоже, помнишь, не один ел — вместе с вами.

— Конфет мы у тебя не просили.

— Ну да, конфеты я сам. А ружье все просили. Ты же понимаешь. Я бы ни за что не взял, если бы не просили. А теперь такое дело: узнают — мне тюрьма.

Недаром, водясь со Шваблей, Никита всегда чувствовал себя так, будто по скользкой жердочке ходил над болотиной: того и гляди шлепнешься в грязь. Узнай он такое о нем до их похода за леском, не задумываясь, сообщил бы обо всем отцу или еще кому. А вот побродил с человеком, посидел вместе с ним у костра, поукрывался на ночлегах одной курткой — попробуй после этого сообщить, что товарищ совершил преступление! «Дружишь с человеком — обязан отвечать за его поступки, как за свои собственные», — вспомнил он слова отца. Нет, теперь надо было самому принимать какие-то меры, чтобы исправить этого шалопута.

— Митьке и Семге скажу, а больше никому, — пообещал Никита. — Им обязательно надо сказать. Пусть знают.

— Ой, не надо! — горестно взмолился Швабля. — Зачем им знать? Еще проболтаются.

— Не проболтаются! Вместе решим, что делать.

— Все равно не говори им! Стыдно ведь, много ребят будет знать.

— Ага, хочешь, чтобы я один знал и молчал? Вроде с тобой заодно? — сердито заорал на него Никита. — Не воруй — стыдно не будет. А я от друзей скрывать не хочу.

Задал им Швабля задачу! Заявить, что магазин обворовал Яшка Мухортов? Но ведь Лева толкам не видел, Яшка ли выходил с узлом? А заявишь — начнут допытываться, откуда узнали, как да почему, и Леве несдобровать: придется сказать, что он тоже заходил в магазин, потому и молчал до сих пор.

Выслушав Никиту, Митька головой закрутил с досады.

— От паразит! — ругал он Шваблю, уныло ожидавшего их решения. — Через тебя про того вора сообщить нельзя.

— И не надо сообщать, — жалобным голосом тянул Швабля, как будто просил милостыню. — Я же говорю: не знаю, Яшка узел из магазина тащил или еще кто. А в милиции и без нас его подозревают. Да ведь он уехал. Милиционер, что меня допрашивал, так и сказал про него: «Ищи ветра в поле»… Правда, правда!

— Ладно, — сказал Семга. — Но ты помни: будешь еще дурить, бригаду нашу позорить — мы из тебя семь узлов завяжем.

Ружье без колебаний решили вычистить, смазать и возвратить в магазин. Последнюю операцию должен был незаметно проделать сам Лева.

— Это будет твой последний фокус, — без улыбки пошутил Митька. — Сумеешь?

— Попробую, — приободрился Швабля. — А может с ружьем пока…

— Замолчи! — оборвал его Никита. — И слушайся. Твое дело теперь слушаться, пока не перевоспитаем. Завтра к восьми чтоб без опоздания на работу.

В задней стене магазина имелось маленькое оконце, через которое утрами принимали хлеб с подводы. По наклонному деревянному лотку буханки скатывались за прилавок.

На этот раз в задвижку хлебного оконца постучали чуть раньше обычного. Продавец отпер засов, привычно готовясь принимать хлеб. Но вместо буханки по лотку скользнул длинный тяжелый предмет, завернутый в газеты. Удивленный работник прилавка надорвал бумагу: в руках у него было ружье, украденное из магазина.

В оконце он увидел лишь край безоблачного неба и верх коричневой будки, выезжавшей из-за угла.

После этого случая балагур-продавец на несколько дней стал самым молчаливым человеком в поселке. Он с подозрением заглядывал покупателям в сумки и по рассеянности отпускал соль вместо сахара и селедку вместо колбасы.

А для «заклинателя змей» настало тяжелое время. Никита, Митька и Семга по целым дням не спускали с него глаз. Едва он начинал затевать что-нибудь, тотчас раздавалось многозначительное предостережение: