Дмитрий Нагишкин - Город Золотого Петушка

Каулс с любопытством смотрит на Вихрова.

А папа Дима, держа перед собою вытянутую руку с растопыренными пальцами, начинает другой рукой загибать эти пальцы один за другим, приговаривая:

— Первое — не врать! Второе — не жаловаться! Третье — слабых не обижать! Четвертое — сильным не поддаваться! Пятое — всякую работу доводить до конца!

Каулс одобрительно кивает головой. Он вполне согласен с папой Димой.

Вихров, довольный этим одобрением, довольный тем, что мог высказать свои мысли, добавляет:

— Вот и все законы! Есть еще один, но он имеет скорее рабочий, чем принципиальный характер. Поэтому я и не включаю его в эту пятерку! Этот закон: грязная работа — половина работы. Вот так!

Папа Дима энергично сжимает кулак и потряхивает им перед своим носом. Янис опять кивает головой утвердительно — он вполне согласен с папой Димой. Он тоже сжимает свой крепкий большой кулак, помахивает выразительно перед собою и говорит:

— Вы правы. Это тоже имеет значение! Большое… Правильно!

Балодис, слыша и видя это, смеется.

Янис не совсем правильно понял папу Диму, тот открывает было рот, чтобы объяснить, в чем дело тут и почему он сжал руку в кулак. Но Каулс высовывается в окно, оглядывая поворот, а за спиной папы Димы слышится смех. Папа оглядывается, но мама Галя глядит в сторону — нет, конечно, она смеялась вовсе не над ним…

…Если вы никогда не видели эту долину, посмотрите! Пологий подъем, заросший всевозможными деревьями, перепутанными и сросшимися так, что между ними надо продираться с силою, и пересеченный редкими узенькими тропинками, которые ведут со всех сторон к одному и тому же месту, откуда бы вы ни начали восхождение, — обрывается вдруг крутым склоном, и вы оказываетесь на значительной высоте, на лужайке, поросшей мягкой шелковой травой… Прямо перед вами — стремительно падающая вниз головокружительная дорожка, которая теряется в зарослях и конца которой вы так и не видите. Справа и слева высятся стройные деревья, которые ограничивают поле зрения и оставляют лишь над головой у вас небесный простор. А впереди долина, заполненная морем деревьев. Здесь все оттенки зеленого: от почти синего цвета сосновой хвои — до светло-зеленого, изумрудного, прозрачного, напоенного светом лиственного покрова молодых березок… Здесь, в затишье, не шелохнется ни один листик, а там, внизу, по долине бежит и бежит свободный, вольный ветерок и приводит в движение все это зеленое богатство, перепутывает ветви деревьев, колышет их кроны, хочет увлечь с собой их листву и заставляет волнами стлаться все эти оттенки — они не постоянны, они беспрерывно меняются и от озорного ветра и от теней облаков, что бегут там, в вышине, и накладывают на долину свои следы… А на самом дне ее — светлая-светлая течет река Гауя. Точно резвясь, она поворачивает то в одну, то в другую сторону, то вырвется вдруг стрелой вперед, то сделает кривую и затеряется в зелени берегов, то опять, как норовистый скакун, закусив удила, мчится, разрезая твердь и разделяя надвое заросли лесов…

Две сестры жили когда-то здесь. Звали их Тирза и Гауя. И вот уговорились они идти как-то к морю. Долго шли они вместе, деля пополам и тяготы пути и сладость отдыха. Шли-шли и заночевали в этой долине. Уснула Тирза возле сестры крепким сном. Но не уснула Гауя. О далеком красавце, жившем в Янтарном море, думала она и не могла сомкнуть глаз. Любовь к неведомому суженому мучила Гаую. И не снесла она своих мук… Поднялась Гауя тихонько и кинулась вперед, оставив свою сестру Тирзу. Мчалась она через леса и перелески, через лощины и пригорки.) И, когда проснулась Тирза, уже далеко была Гауя! И разошлись пути сестер, которые никогда уже не встретились… Нашла ли свое счастье Гауя — кто знает? Но сестру и друга своего она потеряла навеки…

…Вот бежит она — глядите, глядите! С какой силою течет она. Вот на пути ее встретился кривун, заросший вековыми дубами. Обогнула его Гауя и, словно мстя неожиданному препятствию, так и срезала тут берег. Гауя! Гауя, куда ты бежишь? Правда ли то, что рассказывают о тебе люди? «Правда! Правда!» — отвечает Гауя и бежит дальше, даже и не взглянув на наших путешественников, что стоят на высоком взлобке и глаз не могут отвести от волшебной долины — так хороша она, так приковывает к себе взоры человека…

Горой Живописцев прозвали латыши этот высокий холм, с вершины которого видна, как на ладони, долина Гауи. Неплохой глаз был у художника, который первым взошел на этот холм и разнес весть об удивительной красоте долины. И потом подолгу рассматривал свои этюды, поражаясь красоте и мощи родной природы и бессилию своему!.. Разве можно передать всю прелесть долины этой, которая потом не раз приснится человеку как чудесное виденье и незримо присутствовать будет в кругу его воспоминаний даже многие годы спустя… Святым местом художников стала гора Живописцев, и плох тот из них, кто не прикоснулся к этой красоте и не унес отсюда память о долине Гауи, запечатленной в красках на холсте.

Папа Дима так и впился глазами в открывшуюся перед ним картину, а потом стал оглядываться на остальных — видят ли они все это великолепие? — и только показывал то в одну, то в другую сторону маме Гале, желая привлечь ее внимание к тому, что отмечал его живой, быстрый глаз, пока мама не сказала ему:

— Дима, да постой ты спокойно хоть минутку! Я все вижу не хуже тебя. Дай поглядеть другим и не навязывай того, что видишь ты!..

И папа Дима увял — он присел прямо на травку, охватив колени сложенными накрест руками и совсем замолк. И воцарилась тут такая тишина, какая бывает в храмах, где люди остаются наедине со своим богом, в которого верят… Мария Николаевна уже бывала тут прежде, но и она, обняв маму Галю за талию, восхищенным взором медленно озирает долину и от полноты чувств прижимает к себе маму Галю.

— Как хорошо-то, душенька! — шепчет она, не желая нарушить эту тишину и не в силах молчать.

Балодис, рассказав сказку про Гаую и Тирзу, тоже замолк.

Андрис, Ляля, Аля и Игорь не могли долго предаваться восхищению, которое обуяло взрослых. Как ни любовались девочки долиной, но уже Ляля сначала присела, а потом, перевернувшись несколько раз, покатилась с косогорчика — только загорелые ноги засверкали белыми пятками да ленточки в косах замелькали в глазах…

— Пусть обдерется хорошенько! — сказала Мария Николаевна, заметив испуганное движение мамы Гали. — Больше не станет. Противные девчонки!

Она сказала «девчонки», а не «девчонка», потому что и Аля покатилась вслед за сестрой, пронзительно завизжав от страха и удовольствия. Тут Игорь дал подножку Андрису, и они последовали примеру противных девчонок и скатились в ложбинку, залитую солнцем и покрытую нагретой солнцем теплой травкой.