Галина Черноголовина - Курлышка

Вытянув шею, журавлёнок смотрел в окно. Там меж дождевых капель всё чаще пролетали незнакомые ему большие белые мухи…

Даша катала Николку на санках и жалела, что снегу ещё мало — чуть-чуть землю прикрыл, — санки подпрыгивали на мёрзлых комьях земли. Но к вечеру наползли тучи и повалили густые хлопья.

Утром Даша вышла на крыльцо и ничего не узнала. На дом, на сарай, на столбы зима нахлобучила голубоватые снежные шапки. Провода стали белые, толстые, пушистые. От крыльца к трансформаторам была прочищена тропа. Даша ступила на неё, и снег оказался ей выше пояса. Папа и мама обметали трансформаторы, очищали площадку. Даша знала: нельзя, чтобы на трансформаторах и возле них оставался снег. Если начнётся оттепель и потечёт вода, может выйти из строя всё оборудование. Вот почему Дашины родители почти не спали в эту ночь.

— Ты уж, Дашутка, там сама позавтракай, — сказала мама. — Чайник я вскипятила, вареники вчерашние разогрей.

До школы Даша в то утро добиралась в кабине трактора с бульдозером, который проложил дорогу до подстанции.

— Наделал делов этот снегопад, — говорил бульдозерист. — С трёх ночи дороги к фермам расчищаем. Ну ничего, зато для будущего урожая полезно.

На поля уже двигались тракторы — прокладывать борозды, насыпать снежные валы. Весной талая вода не сбежит просто так, в овраги, а впитается в землю, вспоит пшеничные тучные колосья. «Где-то, наверно, и тётя Алтынай сейчас выводит свой трактор, — подумала Даша. — Как-то им с Айдосом живётся на новом месте?..»

Место Айдоса за партой у окна оставалось пустым, а сегодня не пришёл и Тарас — видимо, заболел.

— Давай сядем у окна, — предложила Галя.

— Надо у Анны Матвеевны спроситься.

— А зачем? Она, конечно, скажет «нельзя», а так, может, и не заметит.

И Даша согласилась. Она села с левой стороны, где сидел Айдос, машинально пошарила рукой в парте, прежде чем положить туда свои книги. И вдруг пальцы нащупали бумажку, свёрнутую в тонкую трубочку. Что там такое? Даша развернула листок. «Я уезжаю, до свиданья».

— Что там? — заинтересовалась Галя.

— Да так, просто бумажка.

Кому же писал Айдос? Наверно, тому, кто сядет вместо него за эту парту. Он же не мог представить, что сядет именно Даша. И всё-таки ей хотелось думать, что эти грустные слова обращены к ней: «Я уезжаю, до свиданья».

Анна Матвеевна, конечно, сразу же заметила, что девочки сели у окна, но не стала их ругать: пусть уж посидят, если им так хочется. Однако на втором уроке учительница обратила внимание, что Даша смотрит не на доску, а в окно.

— Что ты там увидела, Даша?

— Я? Ничего… Сосульки, провода…

Ребята засмеялись.

— Не отвлекайся! — строго сказала Анна Матвеевна. — А то придётся вам с Галей пересесть на своё место.

А за окном творилось вот что. Солнце растапливало снег, холодный ветер тут же студил талые капли, и сосульки становились заметно длиннее и толще. И на проводах снег тоже уплотнялся, покрывался ледяной коркой. Очень плохо, когда провода обмерзают: подержат-подержат на себе ледяную тяжесть, а потом устанут и начнут обрываться.

На последнем уроке, перед самым звонком, Даша увидела, что возле школьной ограды остановился знакомый грузовик — это, папа за ней приехал.

— Мама там тебя ждёт не дождётся, — озабоченно говорил папа, крутя баранку. — На линии неспокойно, на подстанции дел невпроворот, а тут ещё Николка что сегодня учудил…

— Что такое? — встревожилась Даша.

— Самосвал у него под шкаф закатился, он и засунул туда голову, а вытащить не может, застряла голова-то. Хорошо, я ещё во дворе был, а ведь чуть по вызову не уехал. Мама выскочила на крыльцо: «Ой, Николка! Ой, Николка!» А больше и не выговорит ничего. Забегаю в дом — слышу, пищит где-то, а где — не пойму.

— Ну Николка! Ну озорник! — ахала Даша.

Взбегая на крыльцо, Даша провела рукой по перилам, они тоже покрылись ледяной корочкой. Дверь открылась с трудом — примёрзла. Мама была в диспетчерской, возле рации, а на коленях у неё примостился Николка с распухшим носом.

— Боюсь от себя отпустить. Опять куда-нибудь голову сунет.

— Теперь долго не сунет, — успокоил папа. — С кем говорила?

— С электриком Птицефабрики. У них снег с дождём и ветер с севера. Лёд на проводах всё намерзает, говорит, уже по килограмму на метр примерно будет…

— Да, худо дело, особенно если ветер усилится. Такая пляска пойдёт…

Даша представила опоры в заснеженной степи. Провода обвисли под немыслимой ледяной тяжестью. Налетает ветер — провода начинают раскачиваться, извиваться, и пошла недобрая пляска. Гул стоит в степи — пляшут, пляшут провода, всё сильней, всё неистовей… Чу, треск раздался, посыпались на снег голубые искры. Оборвался провод. А там, где только что сверкал огнями большой посёлок, стало темным-темно. Погасли электрические лампочки и экраны телевизоров, замерли моторы, качавшие воду, остановились станки в мастерских. Не греют больше цыплят огромные наседки-рефлекторы, а самое страшное — могут задохнуться те цыплята, что ещё не вывелись. Сотни тысяч яиц в инкубаторе, шуточное ли дело? Тока нет — жизни нет…

— Придётся мне съездить на Птицефабрику, — озабоченно говорил папа. — Пока светло, надо людей мобилизовать, лёд с проводов обкалывать.

— Поезжай, Павлик. — Голос у мамы был тихий, усталый. — Мы уж тут как-нибудь справимся. Главное, теперь Даша дома, я за Николку спокойна.

Вечером Николка запросился спать раньше, чем обычно. Даша уложила его в постель и стала напевать, как, бывало, баба Устя:

Николка, засыпая, всхлипнул несколько раз. Может, почудилось ему, что опять у него голова под шкафом и он не может ее вытащить.

— Спи, Николка, я здесь… «Пришёл к нам сон…»

Когда Николка ровно засопел, Даша на цыпочках вышла из детской. Папа всё ещё не вернулся с линии, мама была возле трансформаторов. Там, на столбе, горел фонарь. Что-то мельтешило в конусе света: не то изморозь, не то мелкие снежинки, а на снегу раскачивались тени проводов, и казалось, сама земля качается вместе с ними.

— Семь погод на дворе, — сказала мама, входя в дом. — Такая круговерть, не разбери-пойми, а на проводах наледь всё больше.

Мама прошла на кухню, налила в таз воды, сунула туда руки.

— Ох, рученьки мои, как вы на ветру полопались…

Даша разогревала ужин, кипятила чай. Вернулся папа.

Одежда у него, как панцирем, была покрыта ледяной коркой, льдинки были на бровях и на волосах, выбившихся из-под шапки.