Эдуард Веркин - Пролог (сборник)

Кувшины поставили двумя рядами по четыре штуки в каждом в дальнем конце дворца возле старых конюшен. Пространство между ними засыпали мелким черным камнем и желтым песком, а затем утрамбовали, так чтобы можно было ходить и сверху наблюдать за их содержимым. На случай дождя или другой какой непогоды над кувшинами надстраивался навес из широких пальмовых листьев, убиравшийся в солнце.

Когда же кувшины были готовы, а на это ушло почти полтора месяца, пришло время выбрать младенцев. Это была самая легкая часть всей затеи, не вызвавшая никаких затруднений, – близилась осень, и с нею приближался осенний набор в тяжелую пехоту, кавалерию и погонщиков боевых слонов; со всей земли крестьяне (а в армию принимали лишь крестьян, рослых и здоровых) приносили ко дворцу своих детей, и военачальники отбирали тысячу наилучших. До совершеннолетия обычно доживало меньше половины.

Великий и И. шли вдоль бесконечных лавок с младенцами, орущими от палящего солнца и мух, и И. по каким-то одному ему известным признакам выбирал детей и передавал их следовавшему за ними гвардейцу.

Это было четырнадцать лет назад, давно, целую вечность назад.

А два года назад, когда Великий, сильно напуганный происходившими вокруг него вещами, предлагал И. залить кувшины асфальтом, И. улыбался, показывал свой безумный алмаз в леопардовом облачении и советовал съездить на южное побережье к морю, полакомиться жареным осьминогом и синими водорослями.

А год назад, когда И. нанес ему свой предпоследний визит, Великий заметил, что пальцы его дрожат, чего никогда не замечалось раньше, а в глазах красные прожилки и муть. Алмаз И. уже не показывал; он стоял на галерее и смотрел на лес, уходящий от стен дворца до гор у самого горизонта, и оглядывался на бамбуковый календарь. Календарь был неутешителен.

Дым кальяна, выдыхаемый И., складывался в воздухе продолговатым квадратом, разлитое молоко чертило по полу остроуглые загогулины, осколки кувшина рассыпались причудливыми орнаментами, птицы говорили по-человечьи.

Сегодня Великий не спешил выбираться из кресла; он жмурился, следил за поднимающимся солнцем и слушал. Он надеялся, что И. не придет и вскрытие кувшинов можно будет отложить еще на время, хотя бы на день… Он услышал подковы И. И. был точен, он обещал прийти на рассвете этого дня и пришел.

Он шагал так же уверенно, даже увереннее, чем обычно, жестко впечатывая в разноцветные плиты каждый шаг, из чего Великий понял, что И. испуган ничуть не меньше его самого, и это Великого немного порадовало.

– Ну что, ты готов? – спросил И., войдя на галерею.

За год И. изменился, волосы на его голове почти все выпали, а кожа пожелтела и высохла, но он был удивительно хладнокровен, что, впрочем, соответствовало его роду и положению воина.

– Ты плохо выглядишь, – сказал Великий. – Может, вина?

– Спасибо, не стоит. Я думаю, нам лучше приступить.

– Да? Ну да, конечно.

Великий опять вздохнул привычным глубоким вздохом. Он почему-то представил себя приговоренным к смерти, который слишком долго не мог дождаться исполнения приговора и который уже научился любить свое состояние между жизнью и небытием, и вот вдруг его вытащили из привычного существования и поволокли к костру. Он недоволен и растерян. Он хочет назад в свою камеру.

– Пойдем! – повторил И.

Великий кликнул охрану, очень хорошо вооруженную охрану, и личных рабов с длинными ножами (на что И. только улыбнулся), и они отправились к кувшинам.

– Тут все как тогда, – говорил Великий по пути, – все, как мы условились. Никто не проникал в кувшины все это время, я проследил за этим строго, не беспокойся.

Он показал опаловый перстень с барельефом человека с двумя головами.

– На решетках кувшинов замки, а на них государственные печати. На дне каждого кувшина углубление в виде чаши, прямо под горловиной, – продолжал Великий скороговоркой. – Раз в день раб наливает туда воду и кидает пищу, раз в год в питье им подмешивается сонное зелье и рабы убирают кувшин от… отходов.

– Ты говорил, что кувшины не чистили уже шесть лет, – сказал И.

Он шел справа от Великого и с интересом рассматривал клетки с животными. Год назад здесь их еще не было, а теперь Великий собрал в этом саду зверье со всей земли. Аисты, речные лошади, крокодилы. Интересно, зачем они ему?

Великий остановился возле клетки с черной лесной пантерой.

– Отходов оказывалось слишком мало, все мгновенно высыхает, – сказал он, – смысла чистить нет. Жарко.

Пантера подошла к вязаной решетке и уткнулась мягкой мордой в толстые прутья, Великий хотел погладить ее между ушами по короткой бархатистой шерсти, но опомнился и отдернул руку.

– Так даже лучше. – И. привычно встал справа, как предписывал этикет.

И. думал, что очень скоро, может, к окончанию этого дня, он сможет стать на одну линию с Великим, как законный владетель и как равный.

А может, и нет.

– Так даже лучше, – снова сказал И. – Чистота опыта нам обеспечена. Шесть лет – это время. Ты зачем зверья притащил?

– Не знаю, – ответил Великий. – Мне с ними как-то спокойнее. Как будто и не один.

– Ясно. Идем.

Они двинулись дальше и остановились лишь в самом конце двора возле кувшинов, которые из белых стали темно-серыми и немного вросли в землю.

И. стал обходить каждый кувшин вокруг, постукивая эфесом меча по толстым стенкам и проверяя их целостность и непроницаемость, а Великий поднялся по лесенке наверх и рассматривал свинцовые печати на замках решеток, сличая их с изображением на своем указательном пальце.

Печати были целы, двуглавый человек улыбался с них надежной и искренней зубастой улыбкой, какой он улыбался уже вторую тысячу лет, двуглавый человек говорил о том, что никто так и не осмелился нарушить целостность замка и волю владыки. Впрочем, и без печати было видно, что решетки не поднимали уже давно – вокруг них скопились целые холмики красного мусора, в котором уже построили свои дырчатые жилища желтые муравьи.

– Как у тебя? – крикнул снизу И. – Печати целы?

– Все в порядке. – Великий спустился на землю. – Тут все заросло, но это ничего. Можно начинать.

Он брезгливо вытер о халат руки и осторожно, не поднимая головы, одними глазами, поглядел на небо, но там было все в порядке, чисто и даже без облаков, и это было плохо, Великий чувствовал бы себя лучше, если бы там собрались тучи.

И. кивнул воину, тот поднял наперевес тяжелый боевой молот и направился к крайнему кувшину.

Великий услышал, как у него позорно задрожали коленки, и увидел, как И. продел руку в широкую кожаную лямку, продетую сквозь рукоять меча.

Первый кувшин лопнул сразу, даже с какой-то неприличной готовностью, будто все это время только и ждал, когда в него вопьется шипастая сталь молота. В его гладком боку образовалось большое треугольное отверстие, из него вырвалось густое облако пыли, которое коконом окутало молотобойца; воин выронил оружие, согнулся пополам, и его вырвало. Дрессированные гвардейцы ощетинились копьями с отравленными наконечниками и выставили перед собой кожаные щиты с бляхами, мгновенно отгородив Великого и И. от любой возможной опасности, включая бешеного носорога. Рабы трусливо отпрыгнули в стороны.