Наринэ Абгарян - Всё о Манюне (сборник)

– Хахахаааа, – покатывались со смеху мы.

– И ничего не хахаха, – деланно возмущался дядя Миша. – Знали бы вы, как меня мать выпорола!

Потом мы решили идти не вдоль горного серпантина, а по возможности срезать углы. Срезать углы не очень получалось, земля была влажная, мы поскальзывались и въезжали в кусачие кусты чертополоха.

– Прям не дети, а ходячий гербарий, – сокрушался папа, пытаясь привести нас хоть в какой-то божеский вид.

Потом мы сильно проголодались и поели весь прошлогодний шиповник и пшат [19], которые обнаружились на придорожных кустах. Потом мы дружно чесались от шиповника, как заправские блохастые собаки. Потом нам захотелось пить, и дядя Миша ушел в лес – искать нам чистый снег. Ждали мы его долго, целую вечность, и, когда уже решили, что он заблудился и его съели голодные волки, он вернулся, гордо неся на отодранном куске древесной коры холмик чистейшего снега.

– Не мог придумать, как его до вас донести, в руках быстро таял, – объяснил он нам свое долгое отсутствие.

Потом я стерла ноги в кровь, потом у Маньки сводило икры, потом Каринку пробил понос…

В общем, дошли мы до села Навур в восемь часов вечера. Первым делом позвонили домой, чтобы успокоить маму.

– Наденька, – сказал папа в трубку в присутствии всего мужского состава села Навур, – машина застряла в горах, мы сейчас отправим детей на попутке домой, а сами поедем вытаскивать ее. И позвони Розе, мы сами звонить ей уже не успеваем.

– Боятся, – шепнула мне на ухо Манька.

Дома мы оказались только в девять вечера. Мама долго отпаривала нас в кипятке, растирала махровым полотенцем и вычесывала из волос и бровей репейник и чертополох. Потом она накормила нас горячим ужином, дала каждой от греха подальше по таблетке аспирина, уложила в постель, накрыла пуховыми одеялами и долго плакала, сидя на краешке кровати.

– Я думала, вы все погибли, – всхлипывала она.

Ну а что устроила Ба папе и дяде Мише, когда они вернулись под утро на победно выколупанной из замерзшей к вечеру грязи Генриетте, рассказывать не имеет смысла. Потому что каждый в нашем городе, кто имеет уши, слышал все, что Ба им высказала.

Все от первого до последнего ласкового слова.

Как ведут себя обычно люди, когда сильно болеют? Они стонут, бредят, активно страдают и всячески требуют к себе повышенного внимания. Могут из вредности падать в обморок или для пущего разнообразия проводить досуг в обнимку с фаянсовым другом. Вот как обычно ведут себя люди.

Папу, когда он сильно болел и пугал нас намерением незамедлительно отправиться на тот свет, можно было застать только в одной позе – головой в холодильнике. Потому что чем сильнее он болел, тем больше ему хотелось есть.

– Юра! – всплескивала руками мама. – Тебе что врач сказал? Отлеживаться и пить овощные бульоны. А ты в отместку килограмм колбасы съел. Пюре подъел! Выпил весь рассол из маринада. А теперь фрикадельки из супа вылавливаешь!

Папа быстренько проглатывал очередную фрикадельку.

– Жена! Нашла кого слушаться. Врачей! Они тебе еще не такое насоветуют, ненормальные люди. – Он боком прокрадывался к выходу из кухни, по пути выхватывая из хлебницы полпростыни лаваша. – Я борюсь с заболеванием своими методами. Ты мне не мешай!

Мама теряла дар речи. Будь отец представителем любой другой профессии, его еще как-то можно было бы понять. Но если ты врач, притом врач высшей категории, всю жизнь ездишь в Москву на курсы повышения квалификации и свободное время проводишь, штудируя медицинскую литературу, очень странно слышать от тебя фразу: «Нашла, кого слушаться, врачей!»

– Да если бы доктор сказал – ешь круглые сутки, – ты бы зашил себе рот суровой ниткой! Можно подумать, я тебя первый день знаю! – У мамы от возмущения краснел лоб.

– Много говоришь, женщина. – Папа наспех проглатывал лаваш и, лежа в постели, принимался выклянчивать еду на всю квартиру: – Наринэ, принеси отцу морковки. Морковка – это же диетично? И яблок принеси. Ты моя старшая дочка, ты мне не откажешь, я знаю.

– Одно яблоко? – всовывала я голову в спальню. Папа, сложив руки на груди, скорбно лежал на подушках и глядел так, словно его два дня голодом морили.

– Три яблока. И морковок принеси три. Или пять. Возьми еще хлеба с сыром.

– Хорошо.

– И помидор положи с огурцами. А лучше сделай мне салат!

Папе не повезло с наследственностью – от предков ему досталось тяжелое заболевание – средиземноморская периодическая лихорадка. Ею страдают народы, издревле населяющие средиземноморский регион. Так как медицина справляться с этим недугом так и не научилась, то папа по сей день борется с ним своими методами. Так сказать, клин клином вышибает.

Через день после приступа он выходил на работу. Никакие увещевания, что надо хотя бы еще денек отлежаться в постели, его не останавливали.

– Ну что ты за человек такой! – возмущалась мама.

– Я шикарный человек, жена, и тебе повезло, что встретилась со мной, ясно? – Папа, победно хлопнув дверью, выскакивал из квартиры.

– Вчера только скорую вызывали, – причитала мама, выглядывая в кухонное окно. – Юра, я тебя очень прошу, ты хотя бы на дежурство не оставайся!

– Еще чего! – доносилось уже из гаража, где, перебирая колесами, томилась в ожидании любимого хозяина наша многострадальная «копейка» Генриетта.

– Бердский ишак, – горестно комментировала мама.

Генриетта, победно фыркнув, выкатывалась во двор. На ее лобовом стекле красовалась наклейка с красным медицинским крестом.

Папа вылезал из машины, запирал двери гаража и кидал мимолетный грозный взгляд на наше кухонное окно.

– Носовой волос, – как бы говорил этот взгляд.

Однажды случилось так, что папин приступ совпал с финальной игрой чемпионата СССР по футболу. Днем приехала скорая и сняла отцу боли инъекцией анальгина с димедролом. После такой дозы димедрола люди спят сутки напролет. Папа усилием воли проснулся через три часа, невероятно слабый, но довольный, что в очередной раз оставил лихорадку с носом. До футбольного матча оставался целый час, дом на какое-то время был в полном его распоряжении, поэтому отец решил воспользоваться этим на полную катушку.

К тому моменту, когда вернулась с работы нагруженная пакетами мама, из продуктов в холодильнике осталась только сырая свекла.

– Господи, – только и смогла вымолвить мама.