Array Array - Марина

— Молчи, молчи, военный трофей. Кто грамофон ерманский привез, а кто и фронтовичку двухвершковую, — не успокаивалась Зинка.

— У–ту! Молчи ты сама, баба дурная, слеподырая. Все не забудешь никак, что Гришаня не тебе сырень ломал? — прикрикнула бабка Захариха.

— Нету таперича Гришани, — не мужским, а жалостным бабьим голосом ответила Зинка и пошла открывать лавку: Канафеевна за солью явилась.

— Ты эту дуру сипатую не слушай. У нее–то и слов путных нетути, — сказала бабка Захариха. Она достала сладкой сахарной свеклы, яйцо «в шапочку», сушеных раек. Полезла в печку за картошкой.

— Ешь, мой жалостный, золотой мой, кровушка моя…

Семеновна сидела на лавке, болтала ногами и ела сладкую свеклу.

Бабка Захариха рассуждала вслух:

— Ты их не слушай… Твоя мамка хорошая…

— На карточке — как картинка, — согласилась Семеновна.

— Вот парни ее и любили. И с дитем взяли.

— С каким дитем?

— С золотым, посеребренным. Скоро приедут за тобой. Увезут мою кровушку, увезут с ясным глазынькам. да и что ж мы без тебя делать будем? Кого нянчить нам? Был бы жив наш Егорушка, были б и у нас деточки… Д все война. Все эта зараза белоглазая.

Война была давно. Когда Семеновна родилась — война уже кончилась. Теперь в войну только ребята играют. Семеновна вспомнила про ребят и слезла с лавки.

— Спасибо за хлеб–соль, пойду…

— Куда, хвороба?

— К ребятам…

— Сегодня не ходи. Бабка твоя вечером к нам придет. В бане помыться. Праздник завтра большой. Ильин день.

— Ильин день — работать лень, — пробормотала Семеновна Петькину поговорку.

— Чего ты там сковычешь? — спросила бабка Захариха.

— Да так. Пойду помаленьку, — Семеновна спрыгнула с лавки. Надо же навестить своих смыковских приятелей.

Она вышла на улицу, опасливо проскочила мимо гусей и побежала к Городищу, где обычно собираются смыковские ребята.

Городище — это огромная гора, покрытая ольшаником. Зимой с нее хорошо кататься на санках, а летом можно просто кубарем. У Семеновны из–за Городища все ноги в синяках.

У дома Зинки–лавочницы много всякого народа: Любка косая, Валерка Егорихин, Васятка Уткодав, Зинкин сын Колька. Все они сгрудились около чего–то интересного. Семеновна подошла поближе и остановилась, раскрыв рот. Рядом с Зинкиным Колькой, посвечивая на солнце серебряным рулем, стоит голубой велосипед. Ребята смотрят и молчат, торжественно раскрыв рты и морщась в лучах велосипедного сияния. Колька треплет велосипед по сиденью и один позволяет себе ухмыляться.

Колька замечает Семеновну.

— А, и ты приперлась! — ехидно говорит он.

— Дурак, — отвечает Семеновна, чувствуя, что путь к велосипеду навсегда отрезан.

— Коль, дай покататься, — первой осмеливается косая Любка.

— Косая–косая, а туда же… покататься. Купи свой и катайся.

— Ну попроси у меня теперь чего. В прошлое воскресенье кто тебе пирога кусить давал?

— Ты еще про царя Гороха вспомни, — отмахнулся Колька и, усевшись на небесно–голубой велосипед, укатил вдоль деревни.

— А ты толстый!!! — кричит Семеновна ему вслед.

— И лисапед–то не евонный… — говорит Васятка Уткодав.

— Это к им дачница приехала с Питера.

Они стоят рядом и смотрят, как Колька едет по дороге. Им всем очень грустно.

На крыльце Колькиного дома появляется девочка, и велосипед меркнет в глазах Семеновны. На девочке коротенькое платьице и большие желтые банты. Семеновне становится стыдно за свое выгоревшее, запачканное тра–вой, глиной и еще неизвестно чем платье.

— Здравствуй, — говорит Семеновна, как это и положено у добрых людей.

Девочка молчит, а потом вдруг спрашивает:

— Ты же меня не знаешь, так чего ж здороваешься?

— Да ить как же… — только и находит сказать Семеновна.

— Давай знакомиться, — говорит девочка.

— Давай, — соглашается Семеновна, хоть и не знает, что такое «знакомиться».

— Леночка, — говорит девочка и подает Семеновне

руку.

— Семеновна, — быстро находится Семеновна.

— Ты же маленькая девочка, почему же тебя так зовут? Семеновна загадочно улыбается.

— Она «Семеновну» горазд добро играет, — добродушно объясняет Васятка Уткодав. — Ну–ка, сыграй…

Семеновна смотрит на всех: хотят ли? Любка и Валерка кивают. Чужая Леночка ждет, раскрыв рот.

Семеновна откашливается и самым тонким голосом, на какой способна, запевает:

Эх, Семеновна, ты моя милая,

Ох, болит, болит мое ретивое.

Сорок первый год не забуду я —

В июне месяце началась война.

Началась война, милый ушел служить,

Мне, молоденькой, велел одной пожить.

Разожгла утюг, костюм отпарила,

Своёва милова служить отправила.

На столе лежат четыре вилочки,

Теперь любовь моя лежит в могилочке.

— Правда, добро? — спрашивает Васятка.

Леночка пожимает плечами и говорит:

— А я к вам на лето приехала.

— Да, у нас воздух хороший, — степенно соглашается Семеновна.

— Пойдем пройдемся? — предлагает Леночка.

— Пойдем, только ты–то туфельки сыми. По нашей пылище и босиком можно.

— И я хочу босиком! — кричит Леночка. — Только надо маму спросить.

Леночка убегает в дом.

В это время, заканчивая круг почета на голубом велосипеде, возвращается Колька.

— Коль, ну дай… — канючат косая Любка и Валерка Егорихин.

— Полай, — отвечает Колька.

Косая Любка становится на четвереньки и начинает тявкать, глядя куда–то мимо Кольки преданными косыми глазами.

— Вон до той березы, — показывает Колька самодовольно.

Потом на четвереньки становится Валерка Егорихин и тоже лает, глядя на Кольку.

— Чего на хозяина лаешь? — глумится Колька. — Ты вот что, ты меня на горбе потом по всей деревне повезешь…

Валерка поднимается с земли красный, с растерянным лицом, однако бубнит:

— Ладно.

Возвращается торжествующая Любка. Валерка садится на велосипед, весь просветляется и катит вдоль деревни.. Г

— А мне дашь? — спрашивает Васятка Уткодав.

— Не–а, ня дам! — отвечает Колька. — Ты, чего доброго, в Питер на ём уедешь.

— Да зачем же мне в Питер?

— А на Кузнецкий рынок. Утят продавать, — хохочет Колька.

Ах, анчихрист этот Колька! Чего вспомнил! Совсем несмышленым Васятка был, когда утят перестегал хворостиной. А и то сказать — ни сна ни роздыху у мальца, с трех лет утят паси, долюшка проклятая. А этому чужое горе в радость.

— Во те крест — не поеду в Питер! — кричит Васятка.

— Ладно. Был мячик твой — будет мой. Сизака дашь, — властно говорит Колька. Васятка молча кивает.

— Сдурел малец, — бормочет Семеновна, подойдя к Васятке.

— Ты не бойся, я потом все равно морду ему расквашу. Хочешь, полай, как Любка, я и за тебя ему потом морду расквашу.

— Нет, не хочу, — чуть не плачет Семеновна.