Array Array - Марина

«Может, я теперь святая? — думает Семеновна. — А что, если б я стала святой, мне бы бог дал голубой велосипед?»

Народу в деревне сегодня много. И все окликают:

— Э, Семеновна!

— Куда идешь, Семеновна?

— Чего мокрая?!

Надо зайти домой переодеть платье. Жалко. Ведь новое.

Дома сидели Петька, бригадир Стаська и Колька Дуб. Все трое о чем–то громко, перебивая друг друга, разговаривали.

— С–с–с–си–меновна, па–а–а–ди сюда! — выдохнул Петька и захохотал.

— У–ту!!! Бесстыжая харя! — отмахнулась Семеновна. Поклонилась Кольке Дубу: — Здрасти, кум…

На Стаську даже и не взглянула. Только подумала про себя: «Нелегкая принесла…»

— Петь, — спрашивает Семеновна, — а где Женька с Галькой?

— Ушли, — и стучит по столу.

— Ишь, до чего налакался! — возмутилась Семеновна. — Даже скотина из дому разбегается.

Мужики замолкают и смотрят на Семеновну вытаращив глаза. Семеновна, сняв мокрое платье, ходит по избе и ищет, чего б надеть.

— Ить как трезвый — человек как человек, а напьет–ся — хуже гада какого, — одновременно делится она с Колькой Дубом. — Пропащий человек. Начисто.

— Ах ты моя пташка, ах ты мой кузнечик! — кричит Петька и, растопырив руки, идет на Семеновну. Хватает её, барахтающуюся, и сажает к себе на колени. — Ты спрашивала, где моя совесть? (Стук по столу.) Вот моя совесть! — Петька долго качается, прежде чем поцеловать Семеновну.

— Тьфу, нечистый дух! — плюется она, соскакивает с Петькиных колен и, схватив старое платье, бежит из Дому.

Она идет среди праздничной толпы. Ванька Ганичев играет на гармони. Парни орут какие–то частушки и отча–янно ломаются: выгибаются, как пьяные, колотя по земле частоколиной. Девки в другом кругу, вокруг Ваньки Кур–нова. Поют частушки:

Ты не думай, дорогой,

Не думай, ягодиночка, —

Ты подметочка моя

С–под левого ботиночка.

Бабы торжественно возвращаются из церкви. Бабка Домаша тоже с ними. Семеновна, осторожно прячась за спины, обходит бабку Домашу. Не хочется попадаться ей на глаза.

Посреди деревни уже устроили круг. В кругу пляшут Проня Клопиха и дед Борька, пасечник. Семеновна, изо всех сил работая локтями, пропихивается вперед. Проня Клопиха плясать кончает. Умаялась. Дед Борька ходит по кругу и вызывает плясать какую–нибудь бабу. Семе–новна стоит, палец в рот, и с интересом смотрит, как строгий дед Борька улыбается до самых ушей и ходит по кругу на полусогнутых ногах. Вдруг кто–то как толк| нет Семеновну, а она ка–а–а–к вылетит на середину круга!

— А ну покажи ему, Семеновна!.. — слышит она со всех сторон.

— Ай Семеновна, ай кремень девка!

Что Семеновне остается делать? Она упирает руки в боки — и пошла, и пошла! Ну и плясала же она! И плечиками, как Проня Клопиха, поводила, и глазами во все стороны крутила. Дед Борька перед ней даже вприсядку заходил. Потом с ног Семеновны упали сандалии, и она стала плясать босиком. Совсем деда Борьку уморила:

Дорогой мой, дорогой,

Тебя в болото головой,

В маленьку болотнику —

Зачем завлек молоденьку!

Когда она кончила плясать, к ней со всех сторон потянулись руки. Просто руки и руки с конфетами. Дед Борька поднял ее и сказал:

— Ах ты кровушка ты наша, ах ты Семеновна…

Семеновна смотрела на всех и улыбалась. Это было хорошо.

Семеновна уж давно сидит за столом, ждет, когда бабка начнет кормить, а бабка все уговаривает гостей:

— Дорогие гости, может, где вас берегли и получше, но не побрезгуйте моим вдовьим ужином.

— Да не надо, да мы не хочим, — отвечают гости. Гостей под вечер собралось много: обедали у других родичей, а уж ночевать всегда принято у бабки Домаши: дом большой, семья маленькая, всем места хватит.

На лавках сидят дед Захар с бабкой Захарихой, четыре громадные девки — дочки Кольки Дуба — и его сын Ванька.

Сам Колька лежит на белом, выскобленном к празднику полу и храпит во всю носовую завертку.

Огромный, с неровными косыми плечами, он и правда похож на корявый дуб, покалеченный молнией.

— Уж чем богаты, тем и рады, — говорит бабка Домаша.

Бабка гремит ухватами, вытаскивает чугун–ведерник со щами, наливает в громадную чашку, раскладывает ложки.

— Да не надо, да мы не хочим, — поют свое гости.

— Пожалуйте к столу…

— Да не надо, да мы…

— Чего ты их уговариваешь? — не выдерживает Семеновна. — Не хочут они… А я хочу, — и чуть не слетает с лавки от бабкиного тумака.

Гости смеются и рассаживаются за столом. Дружно стучат о чашку деревянные ложки. Петька растягивает меха, и тоненькая жалостная мелодия со вздохом отлетает от гармони:

Трансваль, Трансваль, страна моя,

Ты вся горишь в огне…

Дед Захар, скривив страдальчески рот, поет о неведомой ему стране Трансваль.

— Домашк, — как сквозь вату слышит Семеновна, — девка–то заморилась… Неси спать…

Потом Семеновна ничего не слышит, потом опять слышит:

— А в Горелом болоте баба живет… Недобрая, у! Как станет на дорогу — все загородит, быдто копна…

— Хозяйка–то под стол полезла, глядь: а под столом хвост. И копыта, вот что еще, братцы вы мои. Она спички–то подобрала, а что дальше делать — не знает… А что тут сделаешь, когда пришелец какой с хвостом или недобрик у тебя сидит? Только и есть, что петуха ждать…

А потом стало тихо и покойно.

Семеновна проснулась рано. Голова болела. Но день был добрый. Вчера первой в стаде возвращалась с поля рыжая корова. Рыжая корова — к доброму дню, правду люди говорят. И день действительно был добрым. Бабка и дед Клок ушли на работу, Петька на придворке стучал топором. Пол был белым и горячим. На нем лежали желтые солнечные квадраты. Семеновна посидела на полу: это было хорошо, это было очень хорошо.

По избе протопали ежи. Семеновна поднялась с пола и посмотрела в зеркало. Не понравилась сама себе — лохматая. Причесалась, сняла платье. Походила голая. Без платья было совсем хорошо. Вспомнила, как Леночкина мама хвалила ее ноги. Посмотрела. Ноги как ноги. Конечно, не кривые. Потом попыталась посмотреть на ресницы. Закрыла один глаз и тихонько смотрела другим. Ресницы действительно были длинные и лохматы

Потом Семеновна осмотрела всю себя кругом. Не понравился круглый, выпирающий живот. Хлопнула по нему кулаком, выругалась:

— У–ту! Картошное пузо! Потом начала с сожалением одеваться. Оделась. Собрала узелок: уходя, бабка Домаша наказала снести деду Клоку обед. Сегодня он погнал стадо на дальнюю кручу. Обедать домой не пригонится.

— Куда, Семеновна? — спросил Петька.

— Деду Клоку перехватку понесу.

— Гляди, не заблудишься?

— Не–а…

— Иди сюда, — позвал Петька.

И когда Семеновна подошла, натянул ей на голову свою кепку.

— Чтоб голову зря не пекло.

— Не напекет! — зареклась Семеновна и двинулась в путь.