Array Array - Марина

А экзаменаторы опять долго шушукались, пожимали плечами, переглядывались, обсуждали.

Потом, как–то враз, все кончилось. Мы вышли за дверь вместе со студентами. Сначала я не видел Марину, потом наконец нашел… Она стояла рядом с Шарым, подняв на него сияющие глаза, и слушала его. Он был увлечен своим монологом, она же несколько неспокойна. Кого–то искала: не очень открыто, но искала, водила глазами по толпе. Наши взгляды встретились. И я понял, что она искала меня. Это было так неожиданно, что я не смел верить. Да какое дело ей до меня, если она из другого, не из моего, мира. Если с ней разговаривает сам Шарый, о чем она мечтала всю жизнь. Она как–то потянулась ко мне взглядом, я подошел, встал рядом, и она успокоилась,

— И никогда не забывал… — говорил Шарый, — но на съемках вы как–то не проявляли желания общаться со мной…

— Я стеснялась, я просто стеснялась… — счастливо

лепетала она.

— А я думал, вы обиделись…

— Обиделась на вас?

— На меня все обижаются. Это хороший тон. Считается, что я сильный и процветающий, а таких только и бить. И вас будут бить, будьте готовы к этому.

Вы сильная, вы очень сильная. Вам ничего не сойдет, ни одна ошибка, ни одна удача…

— О, я гляжу, вы наконец–то встретились? — к нам подошел этакий престарелый красавец гусар, несколько барственный и актерственный. А может, мне это показалось? Просто уж больно пренебрежительно он поглядел на меня.

— Здравствуйте, Василий Михалыч, — сказала Марина как–то стесненно.

Василий Михалыч, Василий Михалыч… Это не его ли она звала в бреду? Почему? Какое он имеет к ней отношение…

— Ну, сегодня ты наша гостья… У нас там будет такое… Сразу после изъявления воли высокой комиссии и двинем…

— Кузьмин, вы хотите в гости? — она смотрела на меня.

— Нет, не хочу, — хамски бросил я и тут же пожалел о своих словах.

— Мы… не можем, — извиняющимся тоном сказала она.

Я увидел, как у гусара вытянулось лицо. И даже какая–то тень боли мелькнула на нем.

— Да, понимаю, понимаю…. — буркнул он.

Но тут на него налетела бойкая некрасивая девица, затрещала–заверещала:

— А, Василий Михалыч! Сколько лет, сколько зим… Давно вы приехали?

— Здравствуйте, Алина, — сухо ответил он.

— Очень жаль, — сказал Шарый Марине, как–то театрально, напоказ сказал, — но если вы не поедете к Васе, то я тоже… Остальные меня мало интересуют, — и растворился, исчез.

— Смотрите–ка, а ведь это он меня испугался, — сказала разбитная Алина и захохотала.

Потом студентов позвали в аудиторию, а остальные бродили по залу, выходили курить к белой лестнице. Я поймал на себе несколько заинтересованных взглядов Алины и гусара Василия Михалыча. Рядом опять очутился Сакен.

— А ты кем работаешь? — свойски спросил он.

— К театру отношения не имею.

— И прекрасно. Сам подумай — зачем ей актер?

— Кому — ей? — схитрил я.

— Ну, Марине.,, Ты же к ней пришел? Уж не темни, пожалуйста, вижу…

Я глупо пожал плечами и почувствовал, что улыбаюсь. Радостно.

Студенты вышли из аудитории. Мне бросилось в глаза одно лицо — Жанна. Она была бледна, растерзана, но пыталась улыбаться. Вокруг нее была пустота. Все шли толпой, лишь она — одна. Я видел, как метнулась к ней Марина, что–то сказала, что–то услышала в ответ, отшатнулась, понуро подошла ко мне.

— Жанку отчислили, — тускло сказала она.

— Она вас обидела?

— Ах, не в этом дело… Надо же понимать, ей не до моих утешений…

Мы вышли на улицу. Я ждал, что теперь, без свидетелей, Марина переменится ко мне, но она смотрела без тени обычного раздражения.

— Из–за меня вы не пошли с товарищами, — сказал я.

— И хорошо, что не пошла. Я устала. А вы человек тихий… с вами можно помолчать. Вы заметили, что я не надела свое любимое платье? Из–за вас.,. Вам оно не нравится…

— Почему же… В нем что–то есть.., Прекрасное платье, отличное платье…

— И ведь заметьте, сама сшила!

Она говорила со мной без своего сарказма, со мной говорила, не с кем–то, не для кого–то. А я думал: что же случилось? Как же она узнала о принятом мной решении, о том, что я не предал ее, хоть это уж не такая заслуга, особенно теперь, когда я знаю, кого я не предал. Чем объяснить ее перемену ко мне? Все, что я сделал, я сделал для себя, но почему это тут же отозвалось в ней? Не слишком ли мало я сделал? А она так благодарна мне, уходит со мной от веселья и поздравлений, от своих друзей. За что мне такое?!

Я не заметил, когда произнес это вслух.

— За что? — переспросила она. — Да за то, что у вас нашлось для меня время… Его ни у кого нынче нет… И вот они гонятся, торопятся, наступают друг на друга, сами на себя, клянутся в любви, через пять минут обманывают, да еще уверяют тебя, что ты неправильно понимаешь любовь и дружбу… А я хотела умереть. Я думала: ну умру я, — может, вы хоть тогда остановитесь в своем беге, может, схватитесь за голову, опомнитесь…

Но я сама опомнилась. Ну, прыгнула из окна жена Василия Михалыча… Разве он до конца понял, что случилось? А обещал мне… Я так на него надеялась. И теперь я не хочу прыгать из окна, верьте, это так. Это никого не остановит. Теперь мне кажется, что вы один знали, каково мне… Понимали… Я очухалась, пришла в себя — вы и оставить меня были готовы. Не в беде оставить, а в порядке… А это так редко бывает — быть верным в беде! Только вы и Игорь Иванов поняли меня.

— Зато вы, Марина, сделали из Игоря актера, а из меня героя.

Ничего я не понимал, зря она мне приписывала понимание. И вообще, если на то пошло, то я только сегодня полюбил ее. Она была сильна, она говорила со мной с позиции силы, и я сдался ее силе. Я такой же, как все. Зря она.

Мы проходили мимо билетной кассы, и я, соблазнившись афишей кубинского ансамбля песни и пляски, купил на него билеты.

— Только вам надо переодеться, — сказал я, — вам очень идет ваш жирафий наряд. И туфли на высоких каблуках.

Она засветилась от радости так, что я сам поверил в безукоризненность жирафьего наряда, поверил искренне.

И когда мы пришли на кубинский ансамбль и кружились в нарядной толпе, я все удивлялся, почему все на нее таращатся, а потом решил, что просто завидуют.

Концерт был феерический. Кубинцы пели, плясали, ходили на голове. А завершилось все сумасшедшей пачангой. Они плясали, гремели трещотками и еще умудрялись петь. На русском языке, кстати.

Да здравствует пачанга!!!

Да здравствует Фидель!!!

После десятиминутной безумной пачанги Марина тоже начала приплясывать, сидя в кресле, и холодноватые ленинградские зрители смотрели на нее с усмешкой. Еще через пять минут многие из них стали делать то же самое. Да и я грешным делом…

Наши места были крайними в проходе. И вот на ковровую дорожку в зал выскочил громадный мулат. Он двигался по дорожке, не прекращая танца, гремя маракасами, вглядываясь в лица. Потом увидел Марину, потянул ее за руку, и так они побежали к сцене, ловко вскочили на нее, и другие танцоры освободили для них место.