Василий Субботин - И настал мир

Это были нелёгкие минуты и часы — длинные, медленно отмеривающие время. И весы в руках стоящей над входом в один из залов мраморной скульптуры долго ещё раскачивались…

Да, четыре года войны наши бойцы, мы все, шли к рейхстагу, к Берлину, а они и поверить не могли, что уже дошли, что рейхстаг перед ними.

Наши солдаты, находящиеся в рейхстаге, не знали, что война кончается, но это, я думаю, хорошо знали немцы, загнанные в подвалы под рейхстагом.

Из глубины подвала вдруг выкинули белый флаг.

На лестнице, на нижней площадке, появился офицер. Шинель распахнута, в руке — парабеллум. Он заявил, что немецкое командование готово начать переговоры. Но… с офицером в высоком ранге.

На лестницу к немцам отправился Берест…

Берест — замполит командира батальона. Лейтенант. Да и в этом звании он лишь несколько дней: приказ пришёл, когда мы вступали в Берлин. Ещё вчера Берест был младшим. Однако он давно, уже несколько месяцев, работал заместителем у комбата Неустроева.

Алексею Бересту было двадцать, всего только двадцать лет. Совсем недавно он ходил в комсомольцах.

Он и отправился туда.

Как-то само собой пал на него выбор. Скорее всего, это Берест и сказал, что пойдёт он.

Солдат полил ему из фляги, и он смыл копоть с лица. Даже теперь, после этих двух тяжёлых ночей, он выглядел подчёркнуто аккуратным. Вчера, на площади, он лежал в одной воронке с бойцами своего батальона. Потом с двумя разведчиками — Кантарией и Егоровым — он устанавливал знамя… Теперь, вот уже сутки, вместе со всеми он был здесь, в рейхстаге.

Поверх гимнастёрки Берест надел чужую чью-то длинную кожаную куртку. Капитан Матвеев, политотделец, отдал ему свою новую, с малиновым околышем фуражку.

Неустроев тоже пошёл с Берестом. Но не стал ничего надевать, и даже телогрейку с себя сбросил, чтоб ордена были видны. У Береста наград было не густо, а у Неустроева — много… Так, решили они, солиднее!

Третьим они взяли с собой солдата — из недавно освобождённых на Одере военнопленных. Он знал немного по-немецки.

Здесь, внизу, их уже ждали. Было светло. Горели факелы. Сразу же их окружили немецкие солдаты. В руках оружие, на касках — маскировочные сетки.

К Бересту и его спутникам подошёл немец. Берест вгляделся: оберст! Полковник. С ним были двое моряков. Курсанты. И женщина в жёлтой куртке — переводчица.

Солдаты-немцы расступились, дав этим людям дорогу.

Этот немецкий полковник протянул было Бересту руку. Но Берест поднёс свою к фуражке и сказал: «Полковник Берест».

И так, в чёрной своей кожанке, он стоял, подняв голову, — заместитель командира батальона, комиссар! Видный, широкоплечий, уверенный в себе. Кто-то из немцев сказал: «Молодой, а уже полковник!»

На Неустроева они почти не смотрели. Он стоял незаметно, в сторонке. Только ордена у него блестели. (Рядом с огромным Берестом низкорослый Неустроев выглядел маленьким.) Когда Берест к нему обращался, комбат старательно щёлкал каблуками…

— Я предлагаю вам сдаться! — сказал Берест немцам. — Вы находитесь в подвалах, в окружении. Положение ваше безвыходное…

Но ему ответили:

— Ещё неизвестно, кто у кого в плену… Вас здесь всего триста человек… Нас в десять раз больше.

— Сложите оружие, — сказал Берест. — Мы вас отсюда не выпустим… — И взглянул на часы, показывая, что на этом он желает закончить разговор.

Представитель немцев опять стал доказывать Бересту, что это он, Берест, у него в «клещах»… И неожиданно потребовал, чтобы им дали возможность уйти в район Бранденбургских ворот…

Берест с трудом себя сдерживал. Он был молод, ведь ему было всего только двадцать лет, и он забыл, что он — дипломат!

— Зачем мы пришли в Берлин, — бросил он твёрдо немцам, — чтоб вас, гадов, выпустить?.. Если вы не сдадитесь, мы вас переколотим!..

Немецкий оберст запротестовал:

— Господин полковник! Так не полагается разговаривать с парламентёрами!

Берест его не слушал…

Моряки молчали, жёлтая переводчица нервничала.

Полковник-немец неожиданно заговорил вдруг по-русски, и даже вполне сносно.

— Нам известно наше положение, — сказал он, — и мы хотим сдаться… Но ваши солдаты возбуждены… Вы должны их вывести и… выстроить. Иначе мы не выйдем!

— Нет! — ответил Берест ему. — Не для того я пришёл в Берлин из Москвы, чтобы выстраивать перед вами своих солдат… Даже если вас две тысячи, а нас двести человек…

Задерживаться дольше не имело смысла. Берест козырнул. Неустроев — тоже.

Солдат-переводчик и Неустроев, следом за Берестом поднимаясь по лестнице, слышали, как «полковник» Берест сердито бормотал про себя: «Гадюка! Гадюка!»

Немцы, оставшиеся в подвалах рейхстага, сдались той же ночью, к утру.

Переговоры о их сдаче вёл с ними уже старший сержант Сьянов.

Немного утихло, и мы начали осваиваться в рейхстаге, разбираться в его бесконечных лестницах и переходах. В большом, уходящем под самый купол зале заседаний — светло. Купол пробит, и над ним ничего, кроме неба, нет… А внизу — нагромождение камня, кирпича и обвалившиеся балконы… Лазишь, как по холмам.

Потом, по тёмному коридору, заставленному «чучелами» закованных в латы рыцарей, перехожу в другую, не тронутую огнём часть здания. Она лучше сохранилась, но и здесь те же пробитые стены и пахнет гарью. Пожилой, с большими усами автоматчик развалился в кресле.

Пока лишь успел отоспаться: грязен и небрит. Один только автомат, приставленный к креслу, чист. Но как он сидит!.. Во рту у него толстая, надолго свёрнутая самокрутка.

Глядя, как он развалился в кресле, я не мог удержаться, не мог не спросить у него:

— Ну, как дела?..

— Всё в порядке. Сижу в рейхстаге…

Он посмотрел на меня и усмехнулся, понимая сам всю важность того факта, что он сидит в рейхстаге и как он выглядит в своей просоленной пилотке и выгоревшем обмундировании в этом кресле.

— Сижу вот… — ответил он и опять по-своему, затаённо, усмехнулся.

Я вышел на площадь. Было тепло, было тёплое, солнечное утро.

Близко у входа стояли обломанные, искорёженные липки. Они оживали…

На рейхстаге — над куполом — развевалось знамя.

Среди имён бойцов и офицеров — людей, бравших рейхстаг, забыто имя Пятницкого. Петра Пятницкого.

Между тем именно он первым выпрыгнул из окна дома Гиммлера, когда начался штурм, при первой атаке. Потом, у канала, когда роты надолго залегли, встал солдат с красным полотнищем — только здесь он его развернул — и увлёк за собою своих товарищей. Это был Пётр Пятницкий.

Вскоре из дома увидели: наши солдаты показались у подъезда, взбежали на ступени, и опять вспыхнуло знамя. А потом человек со знаменем упал.